Кель. Девочка-убийца влюбилась

22
18
20
22
24
26
28
30
2

Давным-давно Диану звали Ирой Кируниной. Дианой Кель она стала совсем недавно – это было что-то вроде американской программы защиты свидетелей.

– Но разве в России есть программа защиты свидетелей?

– Нет. Поэтому губернатор всё сделал сам. Подписал приказ, распорядился выдать новые документы. В Москве утвердили. Сказали, интересный опыт.

Детство у Иры было пёстрое и спокойное. Семья офицерская, переезжали часто. Комнаты военных общежитий были очень похожи, только вид из окна разный. Сначала она различала и комнаты. В одной, с высоченным потолком, на стене висела размокшая фотография, а зато в другой были огромные чёрные батареи.

А ещё вид из окна – всегда унылый, но разный. Иногда кусок плаца с забором, иногда роща, ходить в которую строго запрещено, иногда дорожка, а рядом непонятный знак похожий на чёрный пропеллер.

Хуже всего было на севере, где по холмам бродят свиньи с синей трафаретной надписью «Балтийский флот» на чумазых боках. Там бывало так, что откроешь дверь сортира – а по трубе улепётывает крыса. Крысы вообще противные, их не прихлопнешь, как таракана. Конечно, присяга велит стойко переносить невзгоды, но Диана-то никакой присяги никому не давала…

Той осенью отец был на подъёме. Было какое-то дело, и если всё получится, дадут наконец квартиру.

– Будем в Смоленске жить, – говорил он, – представляешь?

Она собирались и выехали, почему-то ночью. Последняя комната была не очень большой, но всё равно имущество набралось столько, что в машине было не вздохнуть. Какие-то пузырьки, куртку из кожзаменителя… она никогда таких не видела.

Ира – тогда она ещё была Ирой – забилась между коробками. Автомобиль тронулся в ночь. Жёлтый, как груши, свет фар лежал на дороге. Вокруг стоял лес. Машина ехала по широкому шоссе, куда-то туда, в неведомый Смоленск, где всех ждёт другая, правильная жизнь, и беспорядка больше не останется.

…Она не услышала удар, а просто ощутила, как машину мотнуло, и все коробки сразу дёрнулись вбок.

– Кювет! – успела сказать мама, а потом на Иру посыпались коробки, они сдавили её, словно кокон, и всё окончательно перепуталось.

Больницу она толком не запомнила. Только стены – верх покрашен нежно-голубой краской, а нижняя часть, примерно по её росту, густо-синей.

Она не помнила, как меняли капельницы. Помнила, как начинала ходить. И получалось плохо.

Неужели всё с начала учить? И ходить, и писать, и арифметику… Но так нельзя, она же везде опоздает!

Палаты тоже менялись, но сил смотреть в окно обычно не было. Они различались размером. Последняя была совсем маленькой, на одну кровать.

Она была там, когда в дверях возник Опекун.

Он показался взрослым, старым и решительным. На лице вокруг рта уже легли две глубокие морщины. Он долго смотрел, о чём-то соображал, хмурился, а потом подошёл и положил ладонь на руку.

– Ира? Ира, ты слышишь?

Она ему что-то ответила. Он кивнул, заулыбался и ушёл.