Крест Иоанна Кронштадтского

Блондинка не дослушала ее гневную отповедь, а высунулась в коридор и крикнула:

– Семенцов!

Это еще что такое? Машка напряглась и огляделась в поисках тяжелого предмета. Самым подходящим выглядел кусок мыла.

На пороге нарисовался какой-то хмырь в синей с погонами форме с закатанными рукавами, приземистый, с мерзкой рожей и прилизанными рыжеватыми волосами.

– Помоги, – коротко распорядилась блондинка, и они оба двинулись к Маше.

Дальнейшее было похоже на страшный сон. Они схватили Машу, она кричала, вырывалась, обещала сообщить в полицию, мужу, на телевидение, еще куда-то, а они сдирали с нее одежду, молча и сосредоточенно. Потом засунули в ванную под горячую воду и мыли, как какую-то скотину бессловесную. Ей было стыдно, унизительно, страшно, больно, противно, она орала, ревела, билась в истерике, нахлебалась воды, несколько раз едва не упала, поцарапалась о кафель. Кончилось все тем, что ее завернули в простыню и, совершенно обессиленную, затолкали назад в камеру.

Сил не было ни на что. Она просто лежала поверх шерстяного одеяла, все еще замотанная в простыню, и ревела, ревела, ревела. Без всяких мыслей, отчаянно, пронзительно, как никогда раньше. А потом уснула.

Проснулась в той же камере, под одеялом. Голой. И почти сразу пришел он. Машка даже подумать не успела, во что ввязалась, как ей отсюда выбираться и что с ней может быть, когда дверь распахнулась и на пороге появился он. Приземистый, лысый, в круглых очках, во френче.

Берия. Она это еще раньше вспомнила. А акцент у него был вчера именно такой, как в фильмах. Это он у красноармейца спрашивал: «Что тут у вас?» – с каким-то поразительным бесчувствием отметила Маша.

А потом он ее изнасиловал. Просто подошел к кровати, сдернул одеяло, а она, как дура, ручками стыдливо прикрывалась и испуганно глаза таращила. Он разглядывал ее, как кусок мяса на витрине. Потом расстегнул штаны, демонстративно достал свое хозяйство и навалился на нее всей тушей. Она брыкалась, визжала, он дал ей хлесткую пощечину и еще одну и улыбался с наслаждением, и визг Машкин ему тоже нравился. Это было очень страшно, мерзко, еще страшнее и омерзительнее, чем в фильмах показывают. Когда он это делал, Машке вдруг показалось, что она сходит с ума. Потому что наяву в жизни такого не бывает. Это болезненный бред, кошмарный сон, чудовищное наваждение. И чем больше Машке хотелось так думать, тем очевиднее ей становилось, что все происходящее с ней – ужасная, невозможная явь. Она не знала, как это случилось, но все это правда: и запахи, и звуки, и этот человек, который давно уже умер и проклят, и сама память о нем проклята. И еще она видела, как через щелочку в окошке двери за ними подглядывает красноармеец, видела его мерзкие, похотливые, гадко посверкивающие глазки. В них не было жалости, а только скабрезность, любопытство и похоть. Хотелось удавиться. И когда он с нее слез, потный, жирный и отвратительный, Машка думала об одном – выскочить из собственного поруганного тела и никогда в него больше не возвращаться, потому что жить в нем после случившегося больше невозможно.

Глава 8

– Ничего путного узнать не удалось, – вздыхая так глубоко и прочувствованно, что ее пышная грудь вздымалась, как штормовые волны, разочарованно проговорила Таисия.

Грудь, по мнению Тасиных подруг, была ее главным достоинством – пышная, четвертого размера, а по мнению самой Таисии – ее главным изъяном. При достаточно узких бедрах и вполне себе приличных ногах ей даже удавалось втиснуть свой зад в джинсы сорок восьмого размера, но бюст выглядел тяжеловесным, громоздким и все время лез на глаза. Катастрофа. И спина у нее была мощная, с толстым загривком, будто в нем помещались все ее комплексы, жизненные проблемы и неурядицы.

– А у тебя что? – стараясь ссутулить плечи, спросила она экстрасенса.

– Ничего. Понимаешь, она одинокая была. Говорят, у нее мать есть, в геронтологии сейчас лежит, но она совсем старая, ничего не соображает, домработница в хозяйские дела особо не лезла, близких родственников нет. Еле раскопал подругу детства, но та сейчас на даче, обещала на следующей неделе в городе быть. Надеюсь встретиться, может, она что-то путное расскажет. А ты почему ничего не раскопала? – спросил Тамерлан, с жалостью рассматривая комлексующую, неловко сидящую в глубоком кресле Таисию.

– Не сказать, что совсем ничего. Понимаешь, все Машкины близкие друзья и родственники в Петербурге остались. Бывший Машкин муж сейчас где-то за границей, да и вряд ли он что-то знает о ее жизни, они год назад разбежались, а сам брак был еще короче – месяцев семь, наверное, – неодобрительно заметила Таисия.

– Любопытно. Что так быстро?

– Понятия не имею, я же не ее подружка, – пожала плечами Таисия. – Но подруг ее я тоже опросила. Это Лариса Алепова, актриса, от которой Машка возвращалась в ту самую ночь. Что их связывало – признаться, затрудняюсь сказать, они совершенно разные. И еще Александра Саблина, они с Машкой на ее свадьбе познакомились. Александра одно время с приятелем Машкиного бывшего мужа встречалась, так и подружились. Ни одна, ни вторая ни о какой Зое Борисовне слыхом не слыхивали. А чем она, кстати, занималась, это твоя Зоя?

– Не знаю, – озадаченно ответил Тамерлан. – Я как-то забыл спросить. Мы в основном с ней по делу встречались. Но я сейчас выясню, домработнице ее позвоню и поинтересуюсь.

Она работала в Музыкальном музее имени Глинки научным сотрудником, – завершив разговор, сообщил Тамерлан.