За гранью

– Своей главной идее. Мой папенька, – он показал наверх, – был настоящим мастером искусства таксидермии. Во всяком случае, так я считал в детстве. Когда я был еще мальчишкой, он научил меня препарировать охотничьи трофеи – свои и своих друзей. Я давно сбился со счета, сколько фазанов я превратил в чучела. – Он выразительно покачал головой. – Это было его любимое увлечение. Папа всегда говорил, что только тут, в подвале, он по-настоящему отдыхает душой, здесь он забывал все заботы. Я не могу с ним не согласиться. Здесь ведь необычайно успокаивающая атмосфера, правда?

Он проверил дисплей аппарата и набрал на клавиатуре какую-то комбинацию цифр.

– Когда я подрос и набрался опыта, я понял, что он дилетант. Высокого уровня, разумеется, но я не раз ловил его на небрежностях при набивании чучел и выполнении швов, да и в процессе выделки кожи тоже. Тебе, возможно, трудно понять, какое чувствуешь разочарование, когда былой кумир меркнет в твоих глазах. Но все же папа обучил меня основам техники, и за это я буду благодарен ему до конца жизни.

Он наклонился и отвернул кран одной из колб, стоявших под аппаратом.

– Ты же мог бы… подрисовывать свои трупы?

– Только этого не хватало! – Он покачал головой. – Я же не какой-нибудь халтурщик из похоронной конторы, который наряжает покойников!

– А чем же ты лучше? – спросила она, устало закрыв глаза.

– Нет тут никакого сравнения. В похоронной конторе стараются придать покойникам самый привлекательный вид, какой только возможно. Добиться иллюзии, будто бы в смерти есть что-то красивое. Заставить скорбящих родственников забыть о процессе тления. Я же стремлюсь воссоздать самую жизнь. Сотворить совершенный образ женщины, чтобы в моем произведении неугасимо горела искра жизни и оно не старясь сохранялось бы тысячу лет. Сотворить символ всего живого.

– Так отчего же ты выбрал меня? У меня же ни красоты, ничего такого…

– Художник должен упражняться на маленьких холстах, прежде чем взяться за свое главное творение. К счастью, материал вроде тебя имеется в предостаточном количестве, так что всегда есть на чем опробовать свою технику. Ты знала, например, что чем ниже в организме индекс массы тела, тем эффективнее действие хлорида, который содержится в моем составе? – Торжествующим жестом он указал на колбы под аппаратом. – Ежедневный прием морфина обладает отчетливым консервирующим эффектом. Зато гормон стресса, вырабатываемый при абстинентном синдроме, оказывает разрушительное влияние, – махнул он рукой. – Таким образом, ты постоянно сталкиваешься с новыми трудностями. В прежние времена, когда люди не травили себя дрянной едой и всевозможными медикаментами, все было гораздо проще. Великим бальзамировщикам начала века не приходилось сталкиваться с такими проблемами, которые встают перед нами теперь.

Он слегка покачал головой. Затем достал из кармана маленькую пробирку, отвинтил крышечку и вылил содержимое в первую колбу. Бесцветная жидкость в колбе позеленела. Он быстро завинтил пробку.

– Если на этот раз все выйдет удачно, то обещаю, что сохраню твое тело и помещу его на почетное место. – Он указал на полки с чучелами животных. – Тогда я не буду снимать с тебя кожу и набивать чучело, я сохраню все, что в тебе есть внутри и снаружи.

– Да пошел ты… – пробормотала девушка.

Мужчина в халате встал и направился к ней. Подойдя, он снял респиратор и вытер пот с лица. Томас, прячась за ящиками, рассмотрел его лицо. Он тотчас же узнал помощника Люгера. Это был Линдгрен. Доверенный сотрудник Карла, его правая рука! Линдгрен оказался Гиеной – человек, на протяжении многих лет посвященный в следствие по убийствам, которые он же и совершил. Занимаемая им должность, некомпетентность шефа и организация Славроса все это время защищали его от разоблачения. Линдгрен будет продолжать убивать до бесконечности, если только Томас не остановит его сейчас.

– Зачем так вульгарно выражаться, – сказал Линдгрен, нежно проводя рукой в резиновой перчатке по Машиной груди. – Ты вовсе не так уж безобразна, не так несовершенна. Я вижу, что раньше ты была красива. Кружила головы мужчинам. На это вы, женщины, горазды. Заставляете нас обожать себя. Высасываете из нас все силы, утоляя свою ненасытную жажду признания. В этом отношении все женщины незамысловато устроены. Такие все одинаковые. – Он погладил ее волосы. – Лучше всего, красивее и совершеннее вы выглядите на расстоянии, нужную дистанцию дает смерть… Прощай, дружочек!

Он повернулся к аппарату, собираясь нажать на зеленую кнопку.

Томас покрепче сжал в руке гаечный ключ. Линдгрен стоял слишком далеко, чтобы Томас мог его остановить. Тогда Томас швырнул гаечный ключ в самый дальний угол подвала, целясь в цинковую ванну, ключ со звоном ударился о металл. Линдгрен обернулся:

– Это ты, папа? – Не дождавшись ответа, он направился к стеллажам. – Папа? Ты зачем сюда пришел! Ты же знаешь, что не должен сюда ходить, – сказал он, обращаясь в пустоту.

Томас бесшумно выбрался из-за стеллажей и поспешил к Маше. Она тревожно посмотрела в его сторону, но ничего не сказала, а он первым долгом вынул воткнутую ей в пах иглу. И тут же на его затылок обрушился удар. Над ним навис Линдгрен:

– Черт возьми! Никак опять датчанин! Неужели от тебя нигде нет спасения?