Дух неправды

Глава 3. Линкс

Январский Дели смотрел на мир сквозь лёгкую дымку, словно юная красавица сквозь кисею – с жадным любопытством и лёгким смущением. Перламутрово-голубое небо, марево в воздухе, и сухая, будто посеребрённая земля. Запахи выхлопов, пыли, благовоний и пряностей. Таков был древний город, который бурлил колдовским варевом, смешавшим в себе людей, машины, автобусы, тук-туки,[144] велосипеды, тележки и повозки, лавки и крепостные стены. И только храмы, дворцы, площади, небоскрёбы невероятным образом разрывали мглу, перед которой отступало даже солнце. Пальмы нависали над кривыми чахлыми деревцами. Ещё ниже росли мелкие кусты, и даже трава, довольно-таки свежая зимой.

Дели был демократичен, как настоящий аристократ – он не делил людей на бедных и богатых. Рядом с дорогими магазинами валялись в пыли увечные нищие. Дети – и оборванные попрошайки, и одетые в синюю форму респектабельные школьники – бежали, кричали и смеялись совершенно одинаково. И не было у бедняков в глазах злобы и страха, а у зажиточных горожан – спеси и брезгливости.

Но плавать в этом бурном океане без лоцмана было для приезжего, тем более белого, чистым самоубийством. И потому рыжеволосый американец в джинсах вышагивал на своих длинных ногах, рядом с уважаемым «делхи валла»[145] – старым делийцем в ширвани и узких белых брюках, похожих на кальсоны. Кроме того, пару охраняли рассредоточенные в толпе секьюрити. Они никогда не позволили бы предприимчивому чистильщику обуви заляпать полуботинки «сахиба» обезьяньим помётом, чтобы потом за сумасшедшую плату привести их в порядок. Водитель тук-тука вполне мог заманить его на якобы бесплатную экскурсию по городу и сдать менеджеру турбюро. Продавцы дешёвых, бус и цветочных гирлянд мечтали нагрузить оторопевшего гостя своими товарами, которые ему изначально не были нужны.

«Делхи валла» великолепно говорил по-английски, а потому был для американца самым лучшим экскурсоводом. Разумеется, уважаемая пара не почтила своим присутствием окраины столицы с их палатками, лачугами и кострами, на которых, здешние жители варили пищу – если к вечеру у них появлялась такая возможность. Те, которым не повезло, ничуть не ропща на судьбу, укладывались спать рядом с кострами, прямо в дорожную пыль.

Но там сахибу делать было нечего. Он признавал, к примеру, бомбейскую набережную Марин-драйв, Агру с её Тадж-Махалом, красивейший город Джайпур, «Золотой храм» Амритсара. Ну и, конечно же, Дели, Новый и Старый, без знакомства с которым, как считал рыжеволосый гость, долгожданная командировка теряла всякий смысл. Конечно, он, если доводилось, с любопытством наблюдал, как крестьяне красят рога своим буйволам, привязывают им на шеи колокольчики и вешают гирлянды из цветов. А после пылят по бескрайним дорогам Индии на повозках, спокойные и отрешённые от всего земного и заранее принявшие все кары богов за прегрешения в прошлой жизни.

Они жуют бетель, нюхают какие-то травки, улыбаются и смотрят на белого гостя, нечаянно встретившегося им, мудро, как золотые статуи в храмах. А потому кажется, что каждый кисан, возвращающийся с базара в свою деревню, знает ту самую истину, которую сахибу не дано постичь за всю его жизнь в лязгающей металлом и стреляющей огнями реклам Америке. Ведь многие древние цивилизации давно погибли, и мало кто даже может вспомнить их имена. А Индия выжила, несмотря на войны, нашествия, бедствия, голод и болезни. Она не отгораживалась, не пряталась от остального мира, античного и современного. С одинаковой улыбкой глядела на восток и на запад, встречая рассветы и закаты. А в это время века и тысячелетия сменяли друг друга, как мерно катящиеся волны океана…

Сорокатрёхлетний господин с загорелым мужественным лицом, прищурив острые зеленоватые глаза, оценивающе оглядывал седую древность и втайне гордился собственной великой миссией. Он должен был направить эту своенравную, широкую, коварную реку в уже прорытое для неё русло. Сахиб и Вечная Индия впервые встретились две недели назад, когда философ, доктор Стэнли Файнс сошёл с трапа самолёта в Бомбее. Такси, взявшее его в аэропорту, дожидалось именно мистера Файнса. И если бы кто-нибудь видел в ту минуту пассажира и шофёра-индийца, то понял бы, что они хорошо знакомы, хоть и не демонстрируют это. Невинная английская фраза, сказанная водителем доктору, а также ответ последнего оказались ничем иным, как паролем и отзывом.

С тех пор Файнс прилежно колесил по стране, изучал достопримечательности, ел кокосовые орехи, посещал храмы, открытые для неиндусов. Ужинал в ресторанах, приценивался на базарах и в магазинах. Когда раскалённое даже в январе солнце клонилось к горизонту, мистер Файнс снимал тёмные зеркальные очки; на его длинных ресницах как будто лежала пыль здешних дорог. Днём Файнс носил ковбойскую шляпу, вечером скидывал её и бодро взбивал пальцами великолепную жёсткую шевелюру.

Файнс любил джинсы и белую рубашку с подвёрнутыми рукавами; пушистые бакенбарды и ухоженные усы придавали его облику ещё больше шарма. Файнс не нанимал дорогие автомобили, не сорил деньгами в публичных местах и не делал феерических покупок в ювелирных и антикварных лавках. Но стоустая восточная молва, которая, как всегда, с сумасшедшей скоростью неслась впереди человека, гласила, что «сахиб» пользуется благоволением нового премьер-министра Морарджи Десаи и за две недели своего пребывания в Индии несколько раз без липшего шума посещал, его резиденцию…

Кроме родного, Файнс говорил на хинди и урду. Мог свободно, если не в совершенстве, то весьма сносно участвовать в степенных беседах на самые разные темы. Места скандалов и драк он обходил стороной. Но чаще всего сахиба видели именно в обществе «делхи валла», профессора Канвара, который торопился представить гостю родной город и внушить к нему если не любовь, то привязанность. Вот и сейчас они прошли через Аджмерские ворота в один из многолюдных кварталов Старого Дели Шахджаханабад и медленно двинулись мимо лавок, торговых рядов, закусочных, парикмахерских, мастерских, ловя обрывки разговоров о видах на нынешний урожай риса и пользе мирного освоения околоземного космического пространства.

Без провожатого Файнс остерегался появляться здесь не только потому, что индийцы по старой памяти не очень жаловали белых, но и по чисто практическим причинам. С ориентировкой на местности у бывшего «коммандос» доктора Файнса всё обстояло неважно, несмотря на то, что несколько лет назад ему удалось выбраться невредимым из вьетнамских джунглей. Улицы в Старом Дели имели не по одному, а по несколько названий, и каждый отрезок начинался в произвольно выбранном месте. Один торговец отсчитывал от дома судьи, другой – от лавки какого-то Бабура, третий – от арки из «лакхори иент», то есть из мелкого, очень старого кирпича.

Но в обществе профессора Канвара Стенли Файнс был абсолютно спокоен. Да и «группа поддержки», спрятанная среди здешней толпы, не дремала. Правда, особой враждебности к американцу люди не демонстрировали. Даже если были не очень довольны встречей, предпочитали вежливо улыбаться. Всё выглядело весьма пристойно – уважаемый пожилой индиец знакомит «белого брата» с особенностями архитектуры эпохи Великих Моголов. Они подолгу стоят около ворот, домов, изучают ставни.

На самом же деле доктор Файнс медленно, но неуклонно продвигался к главной, конечной цели своего визита в Индию и конкретно в Дели. А мелкие, на первый взгляд хаотичные значки, нанесенные мелом или осколком кирпича на дверях и стенах, сигнализировали, что пока всё идёт по плану, и никаких неприятностей не предвидится. Впрочем, картина могла измениться в любой момент. Начинался второй этап операции, выполнение которой человек, называвший себя сейчас Стенли Файнсом, считал делом всей своем жизни.

Они миновали баньяновое дерево, отделявшее индуистский квартал от мусульманского, и через некоторое время оказались в доме для свадеб. Во двор они вошли вместе, сделали приветственный жест «намастэ». Американец выполнил его безукоризненно, явно польстив брахманам. Вдалеке целая семья ремесленников ковала тонкие серебряные пластинки для сладостей. Стук их молотков – бодрый, звонкий, жизнерадостный – заставлял ноги шагать веселее.

В очереди у водопроводной колонки вспыхнула нешуточная свара. Из лавки вышел старик с белой бородой до пояса и через некоторое время восстановил порядок. Кое-кто из мальчишек пробовал крикнуть что-то обидное Файнсу, но тут же получал по шее от члена «группы поддержки» и испуганно замолкал. Сам же философ, казалось, вообще не обращал на них внимания; он был спокоен и сосредоточен, как просветлённый бхикшу.[146] Оказавшись в обществе брахманов, он выждал, пока профессор Канвар перемолвится с одним из них. Из-за маленькой дверцы вышел юноша, сделал «намастэ» и пригласил Файнса следовать за ним. Канвар остался с брахманами.

Через извилистый узкий проход они выбрались на соседнюю улочку, свернули за угол и вскарабкались по щербатым ступеням. Дом был старый, лестницы в нём – крутые и отвесные. Но Файнс был ловок, как обезьяна. Юноша, не ожидавший от белого сахиба такой прыти, очень удивился, но виду не показал.

Дом оказался таким же бедным, как и старым. Со стен сыпалась штукатурка, и Файнсу приходилось нагибаться всё ниже, чтобы, поднимаясь по почти вертикальной лестнице, не ударяться темечком об обшарпанный потолок. В конце концов, они с юношей добрались до тесной комнатушки, где Файнса поджидали двое – служащий-индиец и ещё один белый. Они тихо беседовали по-английски. Юноша немедленно вышел, а Файнс запер за ним дверь.

Эта явка показалась ему более подходящей и безопасней, чем другая, в районе кафедральной мечети Дели Джама-Масджид. Там тоже густо лепились лавчонки. И в одной из них, торгующей бетелем или, как его называли в Дели, паном, та же самая группа собиралась неделю назад для получения инструкций и заданий. Индиец-служащий, а именно следователь Бхарати, привычно жевал пан, приправленный какими-то зёрнами и экзотическими добавками. Он угощал и двух сахибов, но те не оценили всей прелести индийской жвачки и предпочитали свою резинку.

Тогда они пили чай, сидя по-восточному на соломенных подстилках, а сейчас уселись в низенькие бархатные креслица. Неподалёку от мечети располагалась парфюмерная лавка, и Файнсу казалось, что и он, и его собеседники до сих пор пахнут всевозможными духами, которые хранились в огромных, бутылях. Хозяин брал тонкие соломинки с ватными тампонами на концах, окунал их в бутыли и подносил гостям, изо всех сил пытаясь представить свой товар лицом.