Постумия

– Борис всем женщинам давал прозвища. Меня называл Немо. В смысле, очень скрытная. Не по своей фамилии. То ли в шутку, то ли всерьёз спросил, не подослана ли я к нему. Представляешь? Сейчас прямо мороз пробирает! Сперва-то ругала себя, что задержалась в Питере. А теперь… Могла бы сама на том мосту оказаться. И не отмоешься потом уже… Тогда решила немного о себе рассказать. Это же не секрет, что я сирота, оторва уличная. А то действительно невесть что подумать можно. Пьяная баба – и молчит, как партизанка. Потом разговор затянул – легли только под утро. Тогда мы виделись в последний раз. Собирались весной съездить, понырять…

– Так об отце своём что ты сказала? – не отставал дядя. – Почему вообще о нём вспомнила?

– Потому что лихачить люблю – ведь дочь каскадёра. Да и плакать, в случае чего, обо мне некому. Родителей давно нет в живых. Борис так внимательно слушал, особенно про отца. Как будто что-то чувствовал. Ни разу не перебил. А я могла остановиться – говорила, говорила. А вспоминала ещё больше. Тусовки на «Просвете» и в Озерках, Суздальские озёра, парк «Сосновка»… Я ведь там не всегда с компанией бывала. Приезжала и одна – чтобы поплакать. Потом шла в ресторан или в киоск. Тогда там аттракционы были…

– Будто кто-то заставлял тебя так жить! – с горечью сказал дядя. Могла бы взяться за ум, переосмыслить всё. Ты ведь не голодала, была одета и обута. А что приключений захотела, так это твои проблемы. И с матерью следовало бы иначе обойтись. Она не от хорошей жизни в Сочи поехала – сама знаешь. И без мужа ей было трудно. Хотя что я говорю – сам грешен. Моя мамка всего один раз ударила меня – достал я её тогда. А потом не простил, и потому тебя понимаю…

Я вытерла слёзы и взглянула на него снизу вверх – как нашкодившая собачонка. Дядя Сева ещё не сказал, разрешает ли мне завтра пройти по центру Москвы в скорбной колонне. Значит, пока не решил. А если запретит уезжать из посёлка, я уже ничего не смогу придумать. Тогда пойдёт один Влад, а потом всё мне расскажет. Он только что закончил очень сложное дело. Как раз на Масленицу, когда я гуляла с «папиком» и другими «клофелинщиками» в «Президент-отеле» у Финского залива.

Брагину удалось выйти в Москве на след «питерского бомбиста» – учителя гимназии-интерната. Тот делал бомбы по руководствам из Сети и взрывал банкоматы. На допросе сказал, что хотел угодить молодой жене, купить ей шубу и дорогие украшения. А сам – интеллигент в очках, настоящий «ботаник». На фиг никогда не подумаешь!..

«Бомбиста» долго пришлось пасти. Влад буквально водил его на верёвочке, провоцировал на откровенность. Даже облучал свои глаза светом специальных фонарей – чтобы лучше видеть в темноте. Сопровождал «клиента» от дома на Стрельбищенском переулке до гаражей на окраине города, лазил по канавам и по свалкам. Никак иначе было не обнаружить тайник с «адской машинкой» и ядрёной смесью для изготовления других бомб.

Потом жена учителя сказала, что никаких подарков не просила. И вообще, действовал муж не один. Добычу сдавал в какую-то группировку неясного окраса. По предварительным подсчётам, они спёрли уже семь миллионов рублей, которые до сих пор нигде не всплыли.

Обыск на квартире супруги-москвички действительно ничего не дал. «Препода» долго не могли обнаружить. Влад вычислил его в Сети. Слишком уж настырно тот интересовался способами производства взрывчатки.

А VIP-персоны мощно гуляли. Всю неделю – в ресторане и на пляже, под снегом и дождём – лезли ложками в серебряные судки с красной и чёрной икрой. Макали туда блины – гречневые, мещанские, «кружевные». На длинных столах стояли батареи бутылок с вином и водкой, блюда с рыбными деликатесами и дичью. Колобки, ватрушки, калачи расхватывали на закуску немытыми руками. Падали на песок, поднимались; с визгом и гиканьем кружились вокруг горящего чучела. Все хохотали до икоты, широко раскрыв рты, сверкая вставными зубами, брызгая во все стороны слюной.

Многие гости были в масках, в расписных платках и овечьих полушубках. Я кружилась в хороводе, и за мной летела красная с золотом городецкая шаль. Она то и дело вздувалась парусом под порывистым ветром с залива. «Папик», вернувшись из Эквадора, решил соригинальничать и отправил своего водителя за «авторской» шалью. А потом два дня переживал – а вдруг подарок мне не понравится?

Я же презентовала ему старичка работы варнавинских косторезов. Кстати, тоже опасалась непредсказуемой реакции. Рахмон мог подумать, что я намекаю на его возраст, нагулявшись во время разлуки. На самом же деле другого варианта не было – тем более, из лосиных рогов. Но всё обошлось. То ли «папик» ничего не понял, то ли сумел быстро проглотить горькую пилюлю.

Я старалась пока не вспоминать бабушку Галю – в коляске, под дождём, среди воздушных шариков. У них в интернате Масленицу сжигали на два дня раньше, в «Тёщины вечерки», потому что персонал торопился на выходные.

На берегу залива прыгал Петрушка в размазанном гриме. Кто-то пытался бегать в мешках. При каждом удобном случае ВИПы целовались, просили друг у друга прощения, крестились, кланялись в пояс. И отнимали у официантов блины, которые, согласно традиции, полагалось бросить в костёр.

Я ещё не пришла в себя после субботы, «Золовкиных посиделок». Мы с Кристиной вместо того, чтобы простить друг друга, в очередной раз разругались. Невестке показалось, что я брезгую её блинами, зажравшись в богатых ресторанах. А я просто хотела спать – после работы в ночном клубе, гулянок на побережье и визита в интернат. Бабушка жила в «Милосердии» – корпусе для лежачих.

Вдалеке, на льду, чёрными точками маячили рыбаки, которых в любой момент могло отрезать от берега. И наши мужики собирались кататься на снегоходах. Позабыли спьяну о том, какая тёплая была зима, и что весна уже не за горами. Люди окончательно превратились в животных за эти несколько дней, чтобы потом опять затянуть себя в корсет респектабельности.

– Марьяна, послушай меня внимательно, – после продолжительного молчания заговорил дядя. – Зря ты, конечно, сор из избы вынесла. Да ладно, проехали. Глянь на меня, девочка, соберись с мыслями. Некогда тебе сейчас горевать, понимаешь? Возьми себя в руки – потом поплачешь. Мне и самому тошно. Стреляют и стреляют, гады, а мы ничего сделать не можем, как ни стараемся. В России две беды – дураки и очень умные. Конечно, правда восторжествует, но только потом. Так сказал драматург Володин. А пока придётся попотеть…

Дядя был великолепен в своём костюме из ателье «Сартр», что на набережной Робеспьера. Сорочки ему шили тоже там – по индивидуальной мерке. Фигура у генерала, которому без малого пятьдесят четыре, почти как у студента Михона. На лицо они очень похожи. Только у дяди глаза продолговатые, а у его сыночка – огромные, с тяжёлыми веками. Говорят, что такие были у Лилии. Михон тоже прибился к этому ателье – часто приходится бывать в свете.

Раньше-то вся их семья одевалась за границей – благо, возможности позволяли. Предпочитали английский стиль – не зря Вячеслав Воронов долго работал там под дипломатическим прикрытием. Но теперь связываться с Западом – не комильфо. Пришлось сменить портных. Правда, фабрика «Сартра» расположена в Португалии, а ткань для костюмов – итальянская или та же английская. Но считается, что Всеволод Михайлович Грачёв с семейством одеваются в России.

Евгения, дочери Инга и Карина, в классических брючных костюмах – тоже отличного качества. В этом доме юбку носит только тёща – в силу возраста и привычек. Конечно, на выезд имеются вечерние платья от лучших кутюрье – предмет зависти рублёвских модниц.