Постумия

– Вот уж что правда, то правда! – хохотала Евгений, тревожно оглядываясь и проверяя, всё ли в порядке. – Накрываешь стол на шесть кувертов, а к обеду собирается двадцать человек. И откуда только берутся? Ума не приложу…

– В такой дом, как ваш, ноги сами несут, – пояснил Старик, вновь наклоняясь к её руке. – Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше. Хотя, конечно, совесть тоже нужно иметь. Как говорит арабская пословица: «Если бедуин узнал вход в твой дом, сделай другую дверь».

Сошедшая с лестницы Юлия Дмитриевна горько усмехнулась. Но на её лице не дрогнула ни одна складка – так туго была натянута кожа после постоянных инъекций ботокса. Кроме того, не осталось ни одной косметической процедуры, которую не прошла бы жена дипломата. Она исправляла себе форму носа, очищала кожу, корректировала форму и объём ушных раковин, подтягивала веки. Кроме того, убирала жир с живота, ягодиц и грудей. Возраст брал своё, но хотелось быть красивой. Евгении, кстати, это не нравилось. Вячеславу – тоже.

– Мать, мы тебя уже не узнаём! – шутил военный атташе ещё до болезни.

Он уверял, что ни в коем случае не уйдёт «к молоденькой». Похоже, Юлия этого очень боялась, и потому не слушала никаких уговоров. Она называла любителей «свежака» возрастными фашистами. И успокоилась только после того, как мужа хватил удар. В таком виде нимфетке он не был нужен ни на хрен.

– Попробуй, Геночка, не прими хотя бы раз-другой – ославят на весь бомонд. Тогда уж точно на улицу не выйдешь. Славик терпел до последнего – и вот результат. Хотел всем нравиться. Привык решать вопросы войны и мира. По крайней мере, присутствовать при этом…

– Я ему всегда говорил: «Не сломано – не починяй!» – проворчал Старик. Его нос, как всегда в минуты раздражения, раздулся и повис хвостом. – Всё совершенства искал, идеала. До горизонта не добежать, а он пытался. Теперь и ты страдаешь – а зачем? У тебя всё и так по высшему разряду.

– Вообще-то я пощусь. – Юлия никогда не упускала случая подчеркнуть свою набожность. Все бывшие комсомольские и партийные активисты отличались этим. – Но раз дочь, зять и внучки не хотят поддерживать мой почин, мы со Славиком попросили готовить нам отдельно. Так что не удивляйтесь, если мы будем есть совсем не то, что вы.

– Никогда в жизни не постился! – честно признался Старик. – И даже, прости, Юлечка, про себя посмеивался. Но вместе с тем уважаю и ваш со Славкой выбор. В конце концов, каждый человек волен чудить по-своему. Ну-ну, не дуйся! Лучше скажи, что сейчас надо кушать, дабы очиститься от скверны.

– Не кощунствуй, Геннадий! Тебе, прости, тоже пора уже о душе подумать. Но если хочешь узнать, изволь. Сегодня у нас со Славой будет салат из свёклы с лимоном, постный борщ, печёный картофель с чесноком и груши с брусникой. Завтра – грибная солянка, гречневая каша с грибами и луком, рис с апельсинами, салат из фруктов с мёдом, печёная тыква. Кстати, наша Валентина сама всё это ест…

– Помилуй, Юлечка, я разве в претензиях?! – картинно развёл руками Старик. – Не пойму только, какая разница, будет ли мясо в моих щах, когда я стану размышлять о грешной своей душе. У нас в Белоруссии католики жили, и я с ними часто праздновал Пасху. Великий Пост там начинается с Пепельной среды. Для тех, кому меньше пятнадцати и больше шестидесяти, поста вообще не существует. Так что мы с тобой, Юлечка, автоматически выпадаем из-под ограничений. Да и для остальных обязателен лишь отказ от мясного по пятницам. Усмирение аппетита у католиков – не главное. Важно отказаться от увеселений и вредных привычек. Я даже на реколлекциях бывал – приходил вместе с друзьями. Но самое красивое в их обрядах – зажжение Пасхала. Разговение начинается с того, что люди вкушают освящённые яйца…

– К чему мне знать про католиков? – поморщилась Юлия Дмитриевна. – Пусть празднуют, как хотят. Это не имеет никакого значения для православного человека.

– Так интересно же знать, как другие люди живут, – удивился Старик. – В Пасху с утра только и слышно с улицы: «Хрыстос Уваскрос!» и «Сапрауды Уваскрос!»

– Геннадий, прекрати! – взмолилась Юлия.

– А что? Это по-белорусски известные всем поздравления. Правда, целоваться на улицах у католиков не принято. Зато распространён волочебный обряд. Только там он продолжается всего неделю после Пасхи, а в России гости всегда готовы насытиться за чужой счёт под любым предлогом. Сама только что жаловалась. А в твоём доме я готов откушать вообще всё, что будет предложено. Соблаговоль простить меня – по тупости и убожеству. Не прогоняй Христа ради. Я так долго ждал этой субботы. Ещё отчим Гершель приучил меня в этот день предаваться удовольствиям. – И Старик молитвенно сложил руки. Я чуть не прыснула со смеху и прикусила кулак.

Да уж, хозяева в грязь лицом не ударили. Весь «литовский замок» светился огнями биокаминов на спирту. По стенам полыхали факелы. В столовой интерьер оживляла керамическая ваза, из которой тоже вырывался огонь. Блики плясали на кованых перилах лестницы, ведущей на второй этаж. Отсветы падали и на ступени, устланные коврами, и на подвесной потолок с погашенными сейчас лампами. Стол «Арлекин» с выдвижным бюро и пейзажами Амстердама прекрасно дополняли старинный интерьер.

– О-о, рафаэлевская Мадонна! – Старик крепко пожал руку дяде. Потом широко раскрыл объятия и шагнул вперёд. Он был высокий, сутуловатый, но весь какой-то изысканный. – Ты стала ещё прелестнее, моя радость! Матовая бледность идёт тебе невероятно. Неужели ты плакала сегодня, ласточка?

Впрочем, Старик не стал меня обнимать, а тоже поцеловал руку. При этом он задержался взглядом на кольце с сердечком.

– У тебя прекрасный, щедрый друг, моя дорогая! Вы только взгляните, какой великолепный чистый бриллиант в форме сердца! В прошлый раз этого кольца у тебя не было. Это ведь помолвочное, если не ошибаюсь? На свадьбу-то скоро пригласишь?

Кажется, я покачнулась, потому что дядя схватил меня сзади. Старик ничего не понял и встревожено взглянул на него. Теперь он не смеялся.