Джокер старого сыскаря

– Когда ты встала на ноги. После возвращения из Саровской пустыни, от святого источника преподобного батюшки Серафима. Вот когда! Поэтому я без колебаний и в семинарию поступил. Другого пути кроме искреннего служения Господу Богу я уже для себя не видел.

– А до этого разве не верил?

– Верил, но не так, как сейчас. Была какая-то неопределённость, даже не знаю, как это передать словами. Ведь если уж верить в Спасителя, в милость Его, то верить надо, Мариша, без малейшего сомнения, всей душой, всем сердцем. Вот когда ты полностью отдаёшься воле Божией, тогда можно сказать, что ты воистину верующий человек.

– Я так и сделала, когда у меня ноги отнялись, после того как под лёд провалилась. На всё воля Божия, сказала я себе. И ни на минуту не сомневалась, что дождусь своего счастья… А вот если бы мне не помог святой источник преподобного Серафима, ты бы, Петенька, не стал воистину верующим?

– Это очень трудный вопрос, Мариш. Человеку, вставшему на путь сближения с Богом, зачастую в какой-то момент просто необходим решающий толчок, чтобы утратить остатки сомнений в правильности выбранного пути.

– А разве вспыхнувшее в твоём сердце чувство любви к инвалиду не стало для тебя тем самым толчком, Промыслом Божьим? Или тогда ты меня только жалел? – Марина своими добрыми повлажневшими глазами посмотрела на мужа.

– Мариш, какая же ты всё-таки глупышка, – улыбнулся отец Пётр. Он встал со своего стула и уселся рядом с женой, крепко обняв её. – Я ведь сначала влюбился в твой ангельский голосок, когда впервые услышал его с клироса в нашем соборе. И разве можно было не полюбить его обладателя? Поверь, я не придал ни малейшего значения тому, что ты оказалась в коляске. Я по уши влюбился в тебя, и всё тут. – Отец Пётр нежно поцеловал Марину, слушавшую его, подперев подбородок своей маленькой, в тонких прожилках рукой. – Тогда я ни о чём возвышенном не думал, ничего не анализировал. И, конечно, не понимал, что любовь – это как вера: или веришь, или нет; или любишь, или нет. Середины быть не может, потому что и вера, и любовь даются человеку по милости Божией, а она половинчатой не бывает. Помнишь, как сказано в Писании? «Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас». А ещё, Мариша, веру и любовь обрести можно один только раз. Единственный раз! Воссоединённые в душе они называются очень простым словом – счастье.

– И мы с тобой счастливы! Правда ведь?

– Слава Богу! А тебя, матушка, спаси Бог за такой вкусный чай, – снова улыбнулся отец Пётр. Встав, он перекрестился на образа Спасителя и Богородицы, укреплённые на небольшой божничке в «красном углу», к торцу которой была подвешена на короткой цепочке постоянно теплящаяся простенькая лампадка. Марина встала рядом. – Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ; не лиши нас и Небеснаго Твоего Царствия, но яко посреде учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир даяй им, прииди к нам и спаси нас.

Помолившись, отец Пётр с Мариной вышли из-за стола. В это время в дверь тихонько постучали.

– Венька, наверное, – добродушно улыбнувшись в бороду, проговорил отец Пётр и пошёл открывать.

Действительно на пороге стоял Венька Шилов, самый трудный воспитанник приюта. Отпетый, как его вначале все называли. Он был старше других мальчишек, за свою короткую жизнь много успел повидать, но только не хорошего. Высокий, худой, физически сильный, с непослушным вихром русых волос и чистым, доверчивым взглядом больших карих глаз, ищущим понимания и поддержки.

Отец Пётр сразу понял, что Венькина неуправляемость – не более чем защитная реакция на возможную несправедливость к нему, на унижение жалостью, которая доводила его до самых настоящих хулиганских выходок… И это понимание быстро сблизило сорванца с батюшкой. Они стали настоящими друзьями, часто обсуждали многие вопросы жизни приюта и даже принимали по ним совместные решения. Венька стал непререкаемым авторитетом среди воспитанников, но никогда не злоупотреблял своим положением. В школе учился хорошо, девятый класс окончил без троек. Горой стоял за своих приютских. И если вдруг кто-то осмеливался обижать их, то только один раз. Повторно объясняться с Венькой не решались даже старшеклассники. Упрёки он без ропота выслушивал только от отца Петра, а потому только батюшке и жаловались на его проделки учителя и родители школьников. Жаловались часто, и это огорчало отца Петра. Но он верил в своего друга и не сомневался, что из него со временем вырастет настоящий православный христианин, а значит, добрый и справедливый человек.

Венька любил петь под собственный аккомпанемент на полуразбитой, практически не настраиваемой гитаре. В его репертуаре были в основном лагерные и кабацкие песни, которыми он зарабатывал деньги для своих прежних хозяев, часами простаивая в подземном переходе с коробкой для подаяний. Но отец Пётр заметил, что эти песни тяготили Веньку как воспоминание о горьком прошлом. Он пел их всё реже и реже, в конце концов оставив для приютских слушателей лишь несколько шуточных бардовских песен.

– Здрасте, – как всегда, немного смущаясь, поздоровался Венька. – Типа это, поговорить бы надо, батюшка.

– Здравствуй, Венечка, проходи, – приветливо пригласила Марина.

– Привет, дружище! Проходи, поговорим. Почему бы нам и не поговорить? – поддержал матушку отец Пётр. – Чаю хочешь?

– Нет, спасибо. Я типа уже поужинал.

– Тогда садись и рассказывай, что у тебя стряслось.

Усевшись у незашторенного окна, отец Пётр и Венька пристально посмотрели друг на друга.