Из штрафников в разведку

Пока Миронов пытался прийти в себя и растирал онемевшие пальцы, ему совсем не к месту не то вспомнился, не то привиделся из казавшегося теперь таким далеким курсантского прошлого старшина Хоменко. Старшина мрачно усмехался и, недружелюбно поглядывая на Лешку, говорил: «Что ж ты, лейтенант, с поля боя бежать собрался, а? Товарищи твои, значит, честно в бою полегли, а ты в кусты спрятался – слезы лить и помирать! А как же наш разговор? Помнишь, что тебе старшина Хоменко говорил? Нельзя нам вот так запросто подыхать – нам еще надо до ихней вонючей Германии добраться. Большой должок за ними, суками. А ты… Я-то думал, что ты покрепче будешь. Эх, Лешка, Лешка… Ладно, прощай, некогда мне с тобой…»

– Ладно, старшина, не пыли… – едва слышно огрызнулся Миронов, содрогаясь от бившей его мелкой дрожи. – И без тебя тошно! Счас маленько в себя приду… Насчет Германии не обещаю, но за ребят я с этими суками посчитаюсь по полной!

До наступления темноты пришлось ждать еще несколько часов, в течение которых Лешка то впадал в некое подобие беспамятства, то задремывал и тут же просыпался, сотрясаемый мелкой дрожью. Во время одного из коротких провалов в беспокойный и тревожный сон ему пригрезилась Мария. Девушка медленно брела вдоль опушки леса, залитой ярким солнечным светом, и на Алексея почему-то совсем не обращала внимания. Лишь в последние мгновения Маша, прежде чем растаять, все-таки обернулась и несмело помахала Миронову рукой – почему-то без улыбки.

– И ты меня осуждаешь? – Алексей мрачно усмехнулся и с силой потер ладонями лицо. – А что, все правильно: задание провалил, ребят потерял. И никому, товарищ лейтенант, твои оправдания неинтересны – да и какой в них смысл? Шкуру свою спасти от наказания? Так наказания я не боюсь! В штрафбат так в штрафбат, к стенке так к стенке – плевать. Заслужил – получи! Но… Все это потом, ребята, потом. А сейчас я встану и пойду! Кто сказал, что один в поле не воин? Дурак и сказал. Сейчас я вам всем покажу, что такое настоящий боец и разведчик! Оружия нет – ерунда! Нож есть! А оружия, патронов и жратвы у немцев полно – вот у них я все и возьму. Вместе с их жизнями. А дальше хоть потоп, хоть трава не расти! Сейчас я, Маша, сейчас… Ты только мне помоги чуток…

Пожалуй, впервые за все время войны Миронову было в эти минуты абсолютно все равно, убьют его или старуха судьба в очередной раз вытащит из колоды более счастливую карту. Алексей вдруг почувствовал, что в его сознании каким-то непостижимым образом отключились все чувства: пропал страх, исчез инстинкт самосохранения, растаяли все сомнения-опасения. Остались только холодная ясность ума и тяжелая, требующая немедленных действий ярость. Лешка еще толком не знал, что и как он будет делать, но он точно знал, что немцы ответят ему за все: за гибель ребят, за все его неудачи, страхи и унизительное сидение в этой грязной норе, за девчонок старшины и за Марию – за все!

К проклятому мосту Миронов добрался перед самым наступлением темноты. Залег в кустах на берегу и с первого же взгляда понял, что ждать придется еще неведомо сколько времени – дело было даже не в том, что непременно следовало дождаться ночи, а в том, что часовой, прогуливающийся по мосту, был вооружен винтовкой. Винтовка Алексея не устраивала – для его плана был нужен автомат с парой запасных магазинов.

Произошла смена часовых, на пост заступил солдат с автоматом – вот теперь можно было готовиться к активным действиям. Лешка с силой растер руки, добиваясь ощущения полной подвластности каждой мышцы и готовности к работе каждого пальца, и вытащил из ножен клинок. Теперь ему понадобится максимальная быстрота, ловкость и бесшумность движений – все, чему он смог научиться за месяцы, проведенные в разведке. Сейчас от одного удара ножом зависела не только его жизнь, но и судьба всего плана, задуманного им за время сидения в сырой яме на берегу реки.

Часовой лениво прогуливался по настилу и от безделья пытался наигрывать какую-то мелодию на губной гармошке – вероятно, здесь не очень-то строго соблюдали устав караульной службы, запрещающий постовому любые вольности. Немец снова неуверенно запиликал, и Миронов с удивлением узнал-таки мелодию – фриц разучивал русскую «Катюшу».

«И за «Катюшу» тоже…» – мысленно холодно кивнул Алексей, плюсуя издевательство над песней к списку преступлений, за которые сейчас должны ему ответить немцы.

Немец подошел к краю моста, со вкусом зевнул, зябко поежился и, бормоча что-то невнятное, развернулся и пошел в обратную сторону, вновь поднося к губам сверкнувшую блестящей сталью гармошку. Миронов, сжимая в кулаке рукоятку ножа, бесшумно встал на одно колено, потом встал и, пригибаясь, рванулся вперед…

Заученным движением Алексей левой рукой поймал фрица в захват и рванул на себя и немного вверх – разведчики этот прием называют «подвешиванием» – и тут же с силой ударил ножом чуть ниже ребер. Вырвал клинок и для верности ударил еще дважды… Без стука опустил тяжелое, остро пахнущее чужаком тело на настил и торопливо сорвал с убитого автомат. Из подсумков вытащил запасные рожки и сунул их себе за ремень. Передернул затвор, досылая патрон в патронник и, практически не скрываясь, решительно направился к домику караульных. Пройдя несколько шагов, остановился и, после короткого раздумья, вернулся. Сорвал с часового каску, нахлобучил на голову, после чего подобрал губную гармошку и тщательно протер ее о рукав. И снова пошел по мосту – на этот раз намереваясь слегка изменить первоначальный план. Нет, не к домику надо было идти – есть там еще одна точка…

Зенитчиков около пулемета оказалось двое. Миронов в открытую подошел к ним, старательно выдувая на гармошке нечто невообразимое.

Один из немцев со смехом что-то спросил – Алексей разобрал только два слова: «Вилли» и «раухен». Видимо, зенитчик решил, что Вилли подошел к ним попросить закурить. Или спичек попросить.

– Курить вредно, – буркнул в ответ Миронов и двумя короткими очередями положил обоих немцев. Теперь нельзя было медлить ни секунды – на выстрелы должны прибежать фрицы из домика караульных.

Алексей сбросил мертвое тело с металлического сиденья, уселся за пулемет сам, деловито проверил ленту, вставленную в приемник, и, вращая регулировочные колесики, навел стволы установки на домик, дверь которого уже распахнулась, и на крыльце появились первые немцы…

Пулемет работал без остановки – до тех пор, пока не закончилась первая лента. Миронов жал и жал на педаль, злорадно скалясь и холодно-отстраненно наблюдая, как в сторону немцев тянутся красные и зеленые пунктиры трассеров и как крупнокалиберные пули делают свою разрушительную и страшную работу. Звенели выбитые стекла, в щепы разлетались доски и падали сраженные огненными очередями фрицы – было похоже, что из домика ни один живым не ушел.

Алексей сноровисто вставил в казенник новую ленту и напряженно прислушался: кроме характерного потрескивания остывающих стволов пулемета, в ночной тишине сейчас не раздавалось никаких других звуков. Хотя нет – где-то у домика кто-то негромко стонал. Миронов прислушался еще разок, кивнул, сполз с жесткого сиденья и, подхватив автомат, направился к караулке.

– Не плачь, сейчас я тебе помогу… Как там ваш рай фашистский называется – Валгалла? Сейчас будет тебе Валгалла!

Немца Лешка добил короткой очередью, равнодушно отметив, что пуля из пулемета разворотила тому бок, и что, оказывается, и летом рана может куриться легким парком.

В домике действительно не оказалось ни единой живой души – правда, мертвые были. Не обращая внимания на трупы, Миронов первым делом отыскал то, что у русских именуется кухней. Грязными руками хватал куски хлеба, торопливо откусывал и жевал, запивая водой из кружки. Нашел банку консервов – тоже основательно приложился. Закончил обед парой приличных глотков из найденной тут же фляги со шнапсом: «Глоток-другой меня не свалит, зато согреюсь! Да и помирать все повеселее будет…»