Я Пилигрим

Выйдя на середину шоссе, я перебрался через ржавое ограждение, разделявшее полосы движения, и, уворачиваясь от идущих машин, направился к Памуку. Заметив меня, он даже не потрудился скрыть досаду. Это, по крайней мере, позволило мне обойтись без лишних любезностей. Я без обиняков поинтересовался:

– У вас своя собственная цигиртма или вы ее у кого-то одолжили?

– Что-что?

Я был уверен: мое произношение не настолько плохо. Он просто валяет дурака.

– Цигиртма, – повторил я.

Турок озадаченно пожал плечами:

– Не понимаю, о чем вы говорите, американец, может быть из-за акцента?

Я сумел сдержаться и, взяв в руки шило – длинный заостренный штырь, которым пользовался Памук, чтобы протыкать кожу, – принялся царапать им поверхность стола.

– Эй! Что вы там делаете? – воскликнул музыкант, но я проигнорировал его недовольство.

– Вот название инструмента, – сказал я, закончив царапать стол. – Теперь узнаете его?

– О да, – кивнул он, едва взглянув. – Цигиртма. – Как ни странно, турок произнес это слово почти так же, как я.

– Вы играли на этом инструменте здесь, сидя за столом, около недели назад? Возможно, это была какая-то народная песня для архивов?

Я задавал ему вопросы с единственной целью: убедиться, что нашел ту самую телефонную будку. Мне хорошо было известно, как много расследований проводится в отношении агентов, которые, страстно желая получить ценную информацию, делают неправильные выводы.

– Не знаю, не могу вспомнить, – угрюмо отвечал Памук, но в это было трудно поверить.

Должен признать, что я был крайне возбужден: казалось, что выход из лабиринта где-то совсем рядом. Наверное, поэтому я не сдержался. В руках у меня осталось шило – противная маленькая вещица, – а левая рука Памука еще лежала на столе. Все случилось так быстро, что он, похоже, даже не видел, как я всадил острие в тонкую кожу между большим и указательным пальцем, пришпилив его руку к столу. Бедняга закричал от боли, но ему надо было благодарить меня за точность: всего полдюйма в любую сторону – и он никогда больше уже не смог бы играть на бас-гитаре.

Я тут же схватил музыканта за предплечье, чтобы не дать ему двигаться: большинство попавших в такую ситуацию импульсивно пытаются высвободить руку, разрывая соединительную ткань и нанося себе серьезное повреждение. Важно было зафиксировать руку в неподвижном состоянии: в этом случае все ограничивается колотой раной – она, хоть и болезненна, заживает быстро.

Как ни странно, шило, пронзившее руку, помогло турку сконцентрировать внимание. Памук глядел на меня, прислушиваясь к каждому слову, кусая губу от боли.

– Вы хороший бас-гитарист, – сказал я, – наверное, один из лучших, которых я слышал. И поверьте: я знаю, о чем говорю. Но мир не виноват, что вы не добились успеха. Вам не нравится играть чужую музыку? Уходите, пишите ее сами, устраивайте концерты народной музыки для туристов – сделайте хоть что-нибудь, измените ситуацию. Это был мой совет, а теперь предупреждение: если вы сейчас мне солжете, то не сможете сделать ничего этого – даже сыграть «Mamma mia» в десятитысячный раз. Вам еще повезет, если сумеете тренькать на укулеле[21] при помощи зубов. Вы меня поняли?

Памук кивнул, явно испуганный, очевидно решив, что я какой-то психопат, имеющий санкцию правительства США. Я хотел было сказать ему, что работаю не в ФБР, а в почтовом ведомстве, но решил: пусть все идет своим чередом. Велев турку не шевелиться, я извлек шило, не нанеся ему больше никакого вреда. Памук задохнулся от боли, но это были пустяки по сравнению с тем воплем, который он издал, когда я смочил рану, плеснув на нее из открытой бутылки ракии, стоявшей на столе.

– Алкоголь, – объяснил я, – отличный антисептик.