– Ну, вот что, предки! Вы орите тут, а я пошел, – Скворцов-младший рывком поднялся из-за стола.
– Иди-иди… – крикнула ему вслед Людмила. – Второй папочка!
– Утро начинается…
– Денис, в институт опоздаешь!
– Нам ко второй паре.
– Устал я от твоего визга, Людка. Тоже пойду. Дежурство сегодня тяжелое было. Разбуди меня часа в два. Ты помнишь, что мы к пяти на дачу к Женьке Лаврикову приглашены?
– Нет, ты не уйдешь! – Людмила преградила ему дорогу. – Пообещай мне, что…
– Нет! Хватит об этом.
Он отстранил Людмилу, дошел до двери, обернулся.
– Узнаю, что ты ходила, жить пойдешь к сестре. Ясно?
Шлепая стоптанными тапочками по стертым плешинам линолеума, Скворцов пошел в спальню. Вдруг он вернулся, с минуту постоял посреди кухни, точно вспоминая, зачем возвращался, внимательно посмотрел на жену и очень тихо, будто себе самому, сказал:
– Куда все делось, Люда? Ведь любовь была. Всего четверть века прошло… Куда за двадцать пять лет все делось-то?
Уже в темноте электричка подъехала к засыпанным снегом соснам Перетрясова. С минуту она постояла у перрона, а потом бодро ринулась в ночь, оставив на белом снегу кутающихся в воротники шуб и пальто людей, тоже заспешивших, но домой, к уютному дачному теплу.
К вечеру становилось метельнее. Ветер бросал клочья колючей поземки прямо в лицо, нападал одновременно со всех сторон, и не было никакой возможности от него защититься. Тропинку замело, от нее осталась едва различимая ложбинка, идти приходилось, утопая почти по колено.
– Одно утешает, на машине не поехали, – сказал Скворцов. – Ей-ей увязли бы еще на повороте с шоссе…
Свет на даче Лаврикова горел во всех окнах. Это был просторный двухэтажный деревянный дом, со множеством комнат, построенный в духе дачных домов интеллигентов-шестидесятников: скромненько, но со вкусом.
В комнатах было еще прохладно, и хозяин суетился у двух изразцовых печей.
– Женька! Гостей принимай! – с порога крикнул Скворцов.
Лавриков заспешил к ним.
– Рад вас видеть, ребята! Проходите. Людочка, все хорошеешь!