Сиверсия

– То есть?

– Раньше знал. Был просто уверен, что знаю. А сейчас… Разве что легкий неприятный привкус.

Микроавтобус увозил их в умытое первыми солнечными лучами утро. Заснеженная субботняя Москва едва просыпалась. Первые прохожие спешили за покупками к наступающим новогодним праздникам, до которых оставалось два воробьиных шажка.

– Люда, как можно! При детях…

Олег Скворцов в голубой майке и семейных трусах сидел за столом и без всякого аппетита ковырял ложкой овсянку.

– «При детях»! – передразнила его жена. – Отец!

В стареньком ситцевом халате, с ярко-оранжевыми бигуди в волосах Людмила металась по кухне.

– Ты всю жизнь за моей широкой спиной сидишь. Я и баба, и мужик в доме! Гвоздь забить – Людмила! Кран починить – Людмила! В кооператив вступить – Людмила! Гараж выбить – Людмила! Дочку в школу пристроить – Людмила! Ремонт – Людмила! Родителей твоих в больнице навещать – Людмила! В каждую дырку, в каждую щелку, в каждую бочку затычка твоя Людмила! Ты без меня шагу ступить не можешь. У него, видите ли, работа! Работа вчера, позавчера, десять лет назад. Работа завтра, послезавтра. Каждый день! У тебя работа всегда, когда ты нужен дома, когда ты нужен семье. Нет, вы только подумайте! На собственного племянника ему наплевать! У тебя у самого сын растет!

– Люда, перестань!

– Что?! «Перестань»? А ты телевизор смотрел? Ты видел, что в Чечне делается? Олег, ты хочешь, чтобы сын моей сестры вот там, в этой Чечне, сгинул?! Ты гроб оттуда хочешь получить?

Людмила не выдержала, всхлипнула, потом еще и еще.

– Бессердечный ты, Олеженька. Без души. Племянника, единственного, от армии отмазать не можешь. Ты вообще ничего не можешь! Только кровь из меня сосать можешь! Всю выпил уже… Одна белая осталась…

– Мамочка, не плачь, – дочь обняла ее за плечи. – Папа что-нибудь придумает.

– Ага, придумает он…

Людмила громко высморкалась в висевший на ручке газовой плиты фартук, размазала ладошкой слезы по щекам.

– Придумает он. Как же! Ведь и не надо ничего больше: сходи к бывшему дружку своему Виктору Чаеву и попроси. Они же с военкомом нашим соседи. Вместе и на рыбалку, и на охоту, и в баню, и по бабам… Сколько ты Чаева выручал, сколько работали вместе… Гордый он! Брать у моей сестры деньги, когда без работы сидел, мы можем, а сына ее от армии отмазать – не можем! Через гордость свою, поганую, мы переступить не можем!

– Люда! Люда, что ты говоришь?! Ты послушай себя! – Скворцов решительно отодвинул тарелку. – Не хочу я этой гадости. Просил же, мне овсянку не вари. Не люблю я ее.

– Ты только себя любишь! – опять зарыдала Людмила. – Я сама к Чаеву пойду. Я не гордая. Я попрошу…

– Ну, что ты говоришь?! Ты соображаешь, что ты говоришь? Я запрещаю тебе даже думать об этом! Поняла?

– Он мне запрещает! – Людмила всплеснула руками. – Да я на коленях стоять буду! Я ему руки целовать буду! Ты слышишь? Только бы он помог! У меня опыт есть. Я помню, как на коленях перед сестрой стояла, денег просила, когда мы с голоду подыхали, когда ты от Чаева ушел.