Сиверсия

– Какая больница?!

– Пятая.

– Спасибо, инспектор.

Дальше в трубке послышались монотонные гудки.

– Поговорили…

Серебряков сунул телефон в карман, поежился от утреннего мороза и сел в холодный салон служебной машины. Руки он положил на рулевое колесо, склонил к ним голову, закрыл глаза, прошептал: «Господи, спасибо тебе! Пусть и дальше все будет хорошо. Пусть она поскорее поправится…»

– Экипаж 234, доложить, почему покинули зону патрулирования, – проснулась рация.

– 234. Преследовал нарушителя, – монотонно ответил Серебряков.

В рации что-то щелкнуло, прошуршало, затем диспетчер уточнила:

– Помощь нужна?

– Он наш. Отбой!

Серебряков лихо сдал задом, до смерти перепугав отскочившего от шлагбаума охранника, развернулся и погнал на пост.

– Если ты, Ромео хренов, не будешь на посту через десять минут, мы с тобой положим на стол погоны и пойдем, как все, работать! Ты меня понял?! – орал в рацию напарник.

Серебряков вжал в пол педаль газа, включил мигалки и впервые за смену улыбнулся.

В шахте лифта был полумрак. Через решетки сюда проникал свет с платформы. Этот ход через отсек рукава для подачи сверху цементного раствора Никита Осадчий обнаружил давно. Как раз тогда, когда местом встречи на случай непредвиденных обстоятельств генерал Гамов определил не существующую на карте Московского метрополитена станцию метро «Дмитрогорская».

По опыту Осадчий знал, что порою обстоятельства бывают настолько непредвиденными, что лучше бы предвидеть их заранее. Поэтому еще тогда он тщательно осмотрел все примыкающие к платформе помещения и коммуникации, а также ведущую наверх лестницу. Полагаясь на известное «береженого Бог бережет», он даже хотел оборудовать здесь тайничок с оружием и диггерским снаряжением, но потом решил, что это уже слишком. Сейчас Осадчий откровенно жалел, что не перестраховался.

«Стареешь, Никита. Теряешь форму. По таким норам надо молодым лазить…» – думал он, пробираясь к шахте лифта по металлическим крепежам за рукавом для подачи цемента.

О себе он давно уже привык думать как о Никите Осадчем. Никита Осадчий жил, дышал, делал то, что от него требовал долг, старался быть расчетливым, жестким, бесчувственным.

Как же хорошо ничего не чувствовать, не мучиться угрызениями совести, не мытарить себя за то, что живешь не для того и не так!

Но Никита Осадчий так и не смог «задавить» в нем Ваську Найденова. Все чистое, светлое, что было когда-то в его жизни, что было в нем самом, хранилось именно в нем, Василии Найденове. Это он умел любить, а не проверять на лояльность или преданность, это он умел жалеть людей, а не видеть в них объекты потенциальной угрозы, это он радовался жизни, друзьям, а не разрабатывал план очередной операции «конторы» и не использовал людей для воплощения этого плана, это он мог беззаботно, запрокинув голову, глядеть в высокое ночное небо, загадывая на падающую звезду, а не видеть в нем только способ ориентирования на местности.