Сиверсия

22
18
20
22
24
26
28
30

– Мишаня, смотри, чего нашел. Поешь.

Хабаров протянул Данилову горсть темно-красных, собранных в плотные грозди ягод.

– Лимонник? Вот черт! Мне даже в голову не пришло.

Сидя на лапнике в окружении костра, отогреваясь за все прошедшие двенадцать часов, проведенных на морозе, они с удовольствием жевали чуть кисловатые и терпкие на вкус замерзшие шарики ягод лимонника.

– Все равно жрать охота… – Данилов тоскливо вздохнул.

– Давай спать.

– Не околеем? – Данилов с опаской покосился на жарко горевшие кедры.

– Не бойся. Жарко будет. Еще и унты, и куртку свою, меховую, снимешь. Только, если куртку будешь снимать, под себя подстели. Снизу холод идет.

– Скажешь тоже! Куртку снимать! Унты снимать! В мороз-то!

Хабаров не стал спорить, он лег на лапник, блаженно закрыл глаза. Только сейчас он почувствовал, что сил нет совершенно, и сам он уже с этого ложа не встанет.

Огонь обогревал с одного боку и с другого, разбегаясь по жилочкам убаюкивающим теплом.

– Сань, где ж ты в Москве такому костру научился? Мороз за сорок, а у нас Ташкент. Смотри, даже снег вокруг тает.

– Таежник один научил. Спасибо ему. Спи.

Данилов покрутился, лег поудобнее. Ему хотелось еще поговорить, но, видя, что Хабаров затих и, видимо, уснул, он какое-то время лежал тихо, время от времени поглядывая, как ведет себя костер, но, наконец, и его, размягченного теплом, сморил сон. Данилов зевнул, повернулся на бок и уснул.

Лес был укутан инеем. Иней бриллиантовыми холодными брызгами слепил глаза, заставляя щуриться. Сугробы переливались на солнце мириадами крохотных радуг. Заблудившееся в бездонной сини солнце, задевая лучами кроны кедров, лениво ползло к горизонту. Мороз крепчал. Зимний день стоял во всем своем великолепии.

Хабаров зажмурил глаза, заледеневшими пальцами поскреб мешавшие смотреть заиндевевшие ресницы, непослушной рукой провел по лицу, стирая болезненную испарину. Рука чуть-чуть дрожала и плохо слушалась. Теперь все его тело было таким: слегка дрожащим и плохо слушающимся. Он продрог, промерз до самых костей, замерз, как бездомная псина. Это сравнение так и вертелось у него на языке. Он посмотрел вперед.

«Уже недалеко…»

Он не собрался с силами, сил уже не было, он собрал волю в кулак.

«Надо доползти…»

Он облизал окровавленные, потрескавшиеся от мороза губы, сцепил зубы и, утопая по грудь в снегу, упрямо пополз вперед.