— Ты не занимаешься, Игорёк?
Игорь Владимирович не ответил. Мать присела на краешек дивана и осторожно, боясь спугнуть, принялась гладить его волосы.
— Знаешь, сынок, — произнесла она. — Ты не сердись, но я, кажется, понимаю, что с тобой происходит. Это очень трудно — смириться, что мечтания завышены. Так бывает с каждым, но у тебя это затянулось.
— Не надо меня обхаживать! — Игорь Владимирович аж взвизгнул от обиды. — И нечего причитать, как над трупом. Завтра же отправлюсь к Марку и начну трубить — от и до, от и до! Ать-два, ать-два! От аванса до получки. Ты ведь этого жаждешь?
Мать заплакала. В раскаянии перевернулся он на спину, дотянулся до её руки.
— Не надо, ма! Ты ж меня, дурака, знаешь.
— Ничего. Это нервы, — мать слабо улыбнулась. — Я ведь перед тобой очень виновата. Вбила когда-то эту дурь в голову. Вот теперь и расхлебываем… Да, Игорек! Посмотри, что нашла, — она вскочила с дивана, подбежала к магнитофону. — Вот, копалась в старых записях… — Она нажала на кнопку. Сначала что-то зашуршало. И вдруг тишину прорезал смех — такой безудержно-радостный и бесконечно чистый, что Игорь Владимирович не сразу узнал его.
— Это тебя на шестнадцатилетии отец тихонько записал, — сообщила гордая находкой мать. — Как ты чудесно смеялся, — вздохнула она.
— Убери. Убери это! — закричал Игорь Владимирович, зажимая уши. — Не хочу!
Перепуганная мать, путая от волнения клавиши, выключила магнитофон, подбежала к бьющемуся на диване сыну.
— Что ты? Что ты? — спрашивала она, готовая вновь разрыдаться. — Ну, посмотри же на меня.
Он поднял лицо, и мать увидела в глазах его жуткую, невыразимую тоску. Она обхватила его голову и крепко, как могла, прижала к себе. Сын обнял ее благодарно и затих.
— Всё уляжется! Поверь, всё непременно уляжется, — беспорядочно бормотала она. — И ты обязательно состоишься. Здесь ли, там. Но — обязательно. Только нужно время и труд. Время и труд.
Потом он заснул, а мать так и сидела на диване, боясь шевельнуться, чтоб не разбудить, заплаканная и почти счастливая.
Рыжий сашка
Когда в обкоме комсомола мне предложили путевку в международный молодежный лагерь в Ереване, я не раздумывал.
В семидесятые — восьмидесятые годы ММЛ, разбросанные по союзным республикам, стали любимым местом отдыха молодежи. Для нас, изолированных от внешнего мира, Закавказье, Прибалтика воспринимались как самая настоящая заграница (каковыми в конце концов и оказались). А уж когда в центре Еревана, среди домов из красного туфа, в открытом уличном кафе попивал я кофе с коньяком и любовался ширококрылыми, беспрерывно гудящими «фордами» и «мерседесами», окончательно убедился — заграничней не бывает.
Позже узнал, что иномарки эти подержанные и присылают их родственники из-за рубежа (в отличие от русских, армяне своих корней не теряют). Но и после этого восхищения не убавилось. Сочетание «подержанная иномарка» в моей голове решительно не укладывалось. В России и за инвалидскими «запорожцами» ломились с заднего хода.
Целый день пробродил я, ошалелый, по главным улицам. Поэтому до молодежного лагеря, разместившегося в гористой, окраинной части города, добрался лишь к концу дня заезда. В лагерной «стекляшке» уже вовсю шло братание, к которому я охотно присоединился.
В молодежные лагеря съезжалась комсомолия со всего Союза. Безупречные заведующие отделами и инструкторы райкомов и горкомов, оказавшись вдалеке от привычных ограничений, превращались в обычных юнцов и девчонок, каковыми, собственно, и были по возрасту, и оттягивались со страстью и удалью, каких в них не подозревали ни секретари-начальники, ни мужья с жёнами. Потому сходились друг с другом легко. Знакомились на брудершафт, и чем больше выпивали, тем больше друг другу нравились. Пили, как водится, пока не иссякало спиртное.
ebooksa