Обитель милосердия

22
18
20
22
24
26
28
30

— Ну, будь здоров, Воробей. Удачи мне можешь не желать.

— Отчего же? Счастливого пути, Юрий Алексеевич. В аварию не попади. — Воробей шутил, но неловко, с натугой. Видно, жестокие гордеевские слова запали в него накрепко и уже зудели внутри, разрушая потихонечку первую линию обороны.

На улице затарахтел мотоцикл.

— Опять у него цилиндр барахлит. — Водитель дежурного УАЗа Игнатьев, как и все, прислушивался к неровному гулу. — Как бы не застрял по грязи. По такой-то погоде. Пойду машину гляну. Совсем довели.

Отдав Танкову протокол задержания, выскочил и тотчас вбежал уже одетый в кожаное пальто Велин:

— Я на ужин. Буду звонить.

Судя по нетерпению, ужин для него приготовила еще одна ба-а-льшая специалистка.

Дежурная часть опустела. Воробьев, запертый в деревянной клетушке, громко именуемой камерой для задержанных, стоял, прислонившись к дверце, и, пытаясь заглушить в себе мысли о Гордееве, все еще пьяный, беззлобно, со знанием дела изгалялся над молоденьким дежурным.

— Товарищ старший лейтенант, — говорил он. — Давайте подискутируем о роли преступности в жизни нашего общества. Ведь мы как волки — санитары жизни.

Танков, уткнувшись в бумаги, не отвечал.

— Товарищ капитан, — не унимался Воробьев, — а что вы скажете о последнем клеветническом заявлении американской администрации? Это ж просто беспрецедентно.

— Товарищ майор, — доносилось из клет ушки через некоторое время. — Я бы хотел выйти в туалет. Это мое конституционное право.

Усталость взяла свое: умолк и он.

Раздавшийся в тишине звонок почти обрадовал Танкова. Чесноков оказался прав: звонили нечасто. Звонки приносили мелкие вопросы, частную информацию, изредка позванивали из района участковые, туманно сообщая о своем местонахождении. Танков неспешно уже снимал трубку и солидно, короче, чем положено, ронял:

— Дежурный Танков.

— Дежурный! — закричала трубка, и Танков поднял глаза на настенные ходики, только что выстукавшие двадцать два тридцать. — Он опять в дом колотит!

— Да кто это?

— С Востока, я ж говорю. Пудышина я. А он требует! Учтите, я на все пойду.

— Вы по поводу Гусарова? — сообразил Танков. — Скажите, это его дом?

— Тюрьма по нему плачет! Рано выпустили.