Он оказался страшно одинок, ее необыкновенный мужчина. Стихийный бунтарь, совсем как прадед Зиты. Ни жены, ни друзей, ни женщины. Только он сам, его мысли – и его музыка. И вдруг рядом оказалась девочка, готовая его слушать бесконечно. Мало того – способная его понять! Для него наверняка это было чудом. А для Зиты чудом оказались разговоры с ним, потому что рассказывал он о своей жизни, и заодно о том, что произошло со страной за последние два десятка лет, что ее интересовало больше всего на свете.
– Трагедия нашей с тобой страны – она в историческом смысле была неизбежна, – с усмешкой говорил Виктор Сергеевич. – Социалистические принципы организации жизни в России были всегда, вот в чем дело, при том, что сверху всегда навязывали капитализм. Сначала – общинное устройство деревни. А потом реальный опыт социализма. Справедливо-несправедливо – в нашей стране кое-чего значат до сих пор. И могут отозваться взрывом, если правильно использовать исторический момент. Какой момент? А вот когда потеряли сначала Северный Кавказ, потом большую часть Ставрополья. Потом часть Дальнего Востока. И западные спорные территории. Там, на окраинах, достаточно людей, не желающих себя считать россиянами. Это была катастрофа, Зита, не приведи судьба кому-то жить в такие времена. Всего лишь пришла к власти нерешительная группировка, и как посыпалось! Потом чуть не вспыхнула Волжская дуга… и русские дошли до предела. Отчаяние, Зита, нами всеми двигало отчаяние. Ты хочешь жить в исламском мире? Вот и мы не захотели. Ивана Ферра спецслужбы проморгали, так говорят, и он вышел к народу через интернет. Но я думаю – он их креатура. Не застрелили, не отравили, гладко прошел к власти. По крови шел, да, но мог бы и не дойти. Они и сейчас его защищают. Но не в нем дело. Не он – пришел бы другой. Революцию весь народ делал. Через погромы. Через резню. Через гражданскую войну. В итоге в стране остались одни русские. Русские татары. Русские удмурты, русские казахи. Принявшие наши ценности. Остальных… того. И сейчас мы очень тяжело, гигантским напряжением сил восстанавливаем то, что утратили с такой легкостью. Промышленность, государственность, порядок. Уважение в мире. Сейчас у нас, Зита, социализм. Да, из подкупольника он смотрится жутковато. Но то непотребство, что было раньше – оно хуже, гораздо хуже!
– А вы? – рискнула тогда спросить она. – Вы в революции тоже участвовали?
– А я был ее певцом, – просто ответил он. – Патриот-песни, музыка к кинофильмам «Новой волны»… «Буревестник революции», так меня называли. Потом Ванька Ферр начал убирать некомпетентных соратников, я вступился за друзей… ну и вот, теперь преподаю в подкупольнике. Пожизненно. Не самый худший вариант. Особенно после одной, очень важной для нас двоих встречи, верно?
И закончил тему нежной и слегка грустной улыбкой.
Она подозревала, что Виталий Сергеевич начинал ждать ее с утра, и бежала к нему после уроков вприпрыжку. Считалось – для занятий музыкой.
Вообще-то они занимались по-настоящему. Мужчина оказался умелым и жестким наставником, все ее поползновения к лени пресекал без жалости, а нагружал – ровно по максимуму. Не больше, но и никогда меньше. Так что к концу зимы она уже худо-бедно, но играла на клавишных, и даже пела… ну, по крайней мере, попадала в ноты, для нее это было настоящим достижением. Прадед, для сравнения, за свою жизнь так никаким инструментом и не овладел, хотя пытался неоднократно. Но – не хватило терпения. А она ради Виталия Сергеевича готова была в лепешку расшибиться, не то что просидеть пару часов за инструментом. И расшибалась.
Только индивидуальные занятия – такое непростое, глубоко личностное, можно сказать, интимное дело, что там место находилось для многого помимо музыки. Дзин-н-н, тональность ми-минор, а сыграй-ка, Зитонька, последовательности аккордов! А между аккордами, а иногда вместо них – и разговоры прихотливым ручейком, и взгляды, от которых в дрожь бросает, и случайных прикосновений не счесть. Но – вот чудо! – не тянуло больше Зиту расстегнуть рубашку на три пуговицы, или в мини-юбке на занятия явиться, или провоцировать на откровенные поцелуи и далее сверху вниз. Чувствовала безошибочно – мужчина и так весь ее, на всю оставшуюся жизнь. Хотя, конечно, и расстегивала, и являлась. Должна же быть в жизни любимого мужчины хоть какая-то радость?
Она думала – Виталий Сергеевич быстро, что называется, даст волю рукам. Педофил же! Думала и ожидала с замиранием сердца. Она прекрасно понимала, чего от женщин нужно мужчинам. Тем более что у него явная склонность, а по ней невооруженным глазом видно, что девочка согласна. Но – почему-то нет.
Объяснились они очень странно. Она – просто бросила на него вопросительный взгляд. Он – понял ее и ответил.
– Я – ссыльный, – еле слышно сказал мужчина, не глядя на нее. – Поражен в правах, нахожусь под наблюдением. Меня смотрят и здесь, и дома.
Вот так вот, и признались, и объяснились. И все точки над ё расставили.
К счастью, выяснилось, что им не так уж и требовалась близость. Зачем, когда вот он, совсем рядом – любимый, единственный в мире ее мужчина, бросает на нее ежеминутно невольные взгляды, от которых горит под школьной блузкой грудь и сияют глаза? И она – вот она рядом, слушает, раскрыв рот, его рассуждения о музыке, экономике и политике, боготворит и ловит каждое слово! Что еще надо для счастья? Она упивалась его вниманием, таяла и млела, и зима пролетела мгновенно, как сказочный сон. И с полным на то основанием считала – вот оно, счастье, ничего больше в жизни не надо!
А весной она провожала Андрея в военное училище – и словно пелена спала с глаз. Мир, оказывается, за пределами ее любви продолжал жить своей не очень ласковой, а иногда и жестокой жизнью. Она вцепилась в брата намертво и не отпускала до самого отправления поезда.
– Андрюшка! – исступленно шептала она. – Береги себя! Ребята в школе сказали – в Иркутском командном за последний год пять смертельных! А ты же у меня мирный, ну не твое это призвание! Береги себя, слышишь?!
– Я вернусь, – хмуро пообещал брат. – Обязательно вернусь.
Поезд громыхнул на стыках, она прикусила губы, чтоб не закричать. Далеко за сопками сверкнуло заходящее солнце, словно полыхнули огненные разрывы, и она четко почувствовала, что Андрея увозят от нее на войну, на смерть. И все-таки закричала, беззвучно и страшно.
Незаметно закончилась начальная школа, а вместе с ней и детство. В физиологическом смысле.
– У-у, юность! – сквозь смех стонала и хваталась за живот Лена. – Аборты запретили, нет чтоб критические дни!
Зита сочувственно улыбалась. Юность на них свалилась, как снег на голову. Как шутили о зиме в Сибири – «она пришла неожиданно». А Лена еще сгоряча отправилась на занятия в балетную школу, невзирая на самочувствие, и теперь сполна наслаждалась незнакомыми ощущениями.