Другая машинистка

– Понимаю, в жизни вам пришлось нелегко, – сказал он. Я не нашлась что ответить, просто чуть кивнула. Сержант улыбнулся, отеческое прикосновение его ладони грело изгиб моего плеча сквозь искусственный шелк лучшей блузы, какая у меня имелась. – Обещаю вам, Роуз, никто из ребят даже не намекнет на ваше происхождение. Хоть вы всего-навсего женщина, я вижу, что вы умеете приносить пользу, и в нашем участке ваше прилежание оценят.

Почему-то тяжесть большой, как медвежья лапа, ладони была мне приятна. И – внезапно обретенная уверенность в себе. Глубокая уверенность, ведь я не только успешно получила работу, но и убедилась, что на свете все еще есть добрые, честные люди, которые верят в обоснованную и беспристрастную справедливость, и эти люди – соль земли.

Причем сержант вовсе не показался мне застенчивым, блеклым человечком. Вот уж нет. Это человек крайностей, даже внешне: яростный красный оттенок всегда румяного лица и льдисто-голубые глаза. Но сильнее всего ощущалось – ощущается, правильнее будет сказать, – его самообладание. Все контрасты идеально уравновешивают друг друга.

В ту пору стол Одалии стоял прямо напротив моего. Казалось бы, само собой должно было возникнуть постоянное общение, однако поначалу мы обе молчали. Как я уже говорила, с первого взгляда эта девушка вызвала у меня странное, необъяснимое чувство, но я бы вовсе не назвала его мгновенной симпатией. Когда же она сблизилась с Айрис, а потом, что совсем уж обидно, чуть было не сдружилась с Мари, я сочла ее дурой и обливала холодным душем равнодушия – понимая, что это не пройдет незамеченным.

И вдруг, к моему изумлению, в один прекрасный день Одалия вышла из камеры для допросов и воскликнула:

– Он словно сам Закон, правда же?

Поскольку мы с ней беседовать не привыкли, я даже оглянулась, соображая, к кому она обращается. Уже наступила пора, когда дни становятся короче. Впереди нас ждала зима с длинными темными ночами, и, хотя было всего четыре часа, на смурном небе пепел сменялся золой, а в участке все еще шла работа. В предзакатные часы человеческая деятельность становится даже энергичнее. Горели электрические лампы, звонили телефоны, жужжали голоса, шуршали бумаги, скрипели шаги, и разом, в унисон, выбивали дробь печатные машинки. И какое нам дело, день снаружи или ночь: все заняты по горло, поглощены работой. Одалия остановилась у своего стола, обернувшись ко мне, ее вопрос (риторический) повис в воздухе без ответа. Я подняла голову и помню – и сейчас отчетливо помню, так и стоит перед глазами этот образ – мерцающий нимб от голой лампы вокруг ее головы, идеальная корона света запуталась в сиянии шелковых, черных, уже остриженных волос.

– Да, – выдавила я после паузы. – Сержант – замечательный человек.

Одалия склонила голову набок, с кошачьим коварством прищурилась.

– Весьма любопытно, – протянула она. – Расскажи мне о сержанте.

– Ну, что сказать… От него, как говорится, не скроешься, – начала я, подперев рукой щеку и отыскивая слова для ответа, ведь на такую тему порассуждать – одно удовольствие. – Он абсолютно неподкупен, а потому его инстинкт непогрешим. Когда нам попадается очевидно виновный, но упорствующий преступник, его всегда поручают сержанту, и тот ни разу не дал маху.

– Да, но про его личную жизнь тебе что-то известно?

От такого вопроса я застыла. Одалия, со свойственной ей проницательностью, тут же почувствовала это и поспешила извиниться:

– Не принимай в обиду. – И приспустила длинные черные ресницы. – Просто… мне показалось, ты так… восприимчива ко всему в участке.

– О личной жизни сержанта мне ничего не известно, – отрезала я и сосредоточилась на рапорте, дожидавшемся расшифровки у меня на столе.

– А, ну и не надо. Наверное, все как у всех: славная жена, славные детки и так далее.

– Ну… – Что-то подтолкнуло меня исправить ее заблуждение. – Не в точности так… Сержант – человек в высшей степени достойный и морально устойчивый, однако, раз уж ты спросила, мне кажется, его жена не вполне, скажем так, умеет ценить подобные качества. Ты только вообрази: на прошлой неделе сержант дважды приходил на работу без коробки с обедом! Я подозреваю, что они поссорились и она умышленно не собирала ему обед. Боже, представить себе не могу: чтобы с таким прекрасным человеком обходились столь пренебрежительно! На ее месте я бы никогда…

Я споткнулась с разгона: улыбка Одалии из чарующей и утешительной вдруг превратилась в насмешливую, даже циническую гримасу, и я сразу опомнилась.

– Я имела в виду… Просто это… Ну, ты же знаешь, как часто настоящих людей недооценивают… стыд и позор!

На мое счастье, нас прервал лейтенант-детектив: он попросил меня съездить в писчебумажный магазин и заказать бумагу, валики стенотипа, ленточки для печатных машинок и все остальное, что требовалось нашему участку на ближайший месяц.