– Утром ушел и пропал. С концами. – Опалин откинулся на спинку стула. – Что я, по-твоему, должен был думать?
– Я в редакции был, – пробормотал Юра.
– Весь день?
– Да, я негативы смотрел. Ну и… разговоры слушал… разные…
– Какие еще разговоры? – спросил Петрович. Он стоял посреди кабинета и, докурив папиросу, сунул ее в пепельницу на столе Опалина. Весь день они возились с делами убитого Тагильцева и отравленного Грацианского, в то время как от новичков что-то не было заметно никакой пользы.
Казачинский сбивчиво заговорил о секретарше редакции, о фотографе Бобыреве, который – слово за слово – рассказал ему чуть ли не всю свою жизнь, пока они просматривали негативы. Алексей мечтал работать в каком-нибудь солидном, крупном издании, но вечно его заносило то в «Железнодорожный пролетарий», то в какое-нибудь «Коммунальное хозяйство», то в «Красный спорт» – при том что спорт он вообще терпеть не мог. Но деваться некуда, жена болеет, нужны деньги, он отправил ее на юг – одну, – и теперь ему лезут в голову мысли, не закрутит ли она там, на юге, курортный роман. И вроде бы повода ревновать она ему никогда не подавала, но вот ревнует он, и вообще…
– Какое отношение вся эта чушь имеет к нашему расследованию? – прервал собеседника Опалин.
– Никакого. – Казачинский внезапно рассердился. – Но я же не могу сказать человеку – мне нужен только кадр с жертвой, а твои дела меня не интересуют и вообще катись куда подальше. Пришлось слушать, что он говорит, поддерживать беседу, ну и… сами понимаете…
Он шагнул вперед и положил на стол Опалина небольшой конверт.
– Я ее проглядел, она на заднем плане стояла. Бобырев ее и обнаружил. Тут два снимка – весь кадр и увеличенная часть, где она стоит. Я так задержался, потому что ждал, пока фотографии высохнут. Если нужен негатив, он у Бобырева. Просто пленка не его, она редакционная, он не мог ее мне отдать. Но он и так мне помог, и я не стал настаивать…
Опалин поглядел на него, открыл конверт, высыпал из него на стол фотографии и принялся их изучать. Петрович стоял с невозмутимым видом, словно происходящее ничуть его не касалось, но от Юры не укрылось, что «старик» нет-нет да поглядывает то на черно-белые снимки, то на лицо начальника.
– Я еще в парке Горького успел побывать, – добавил Юра. – Мне показалось, что место, где она находится… ну… оттуда, короче, ближе всего до парохода возле набережной, на котором находится ресторан. Я хочу сказать, из всех заведений он ближе всего… Платье нарядное, почему бы ей в ресторан не сходить? Ну и стал я расспрашивать служащих. И вы знаете, одна официантка ее вспомнила.
– Фамилия официантки? – быстро спросил Петрович.
– Находкина. Ну, она меня немного знает, потому что… – Юра смутился, – я раньше там бывал, в ресторане этом. И она рассказала, что да, была эта гражданка 11-го числа. Но почти ничего не ела и, видно, ждала кого-то. А потом ушла, но перед этим попросила рубль разменять, на гривенники.
– На гривенники – получается, собиралась звонить кому-то? – заинтересовался Опалин.
– Может быть. Но Находкина не видела, чтобы она звонила.
– Ну что, – вздохнул Опалин, возвращая фотографии в конверт, – поздравляю, Юра. Молодец. Но на будущее – все-таки звони, предупреждай, где ты и что ты. Понятно?
– Да, Иван Григорьевич. Я… мне куда теперь? В тир?
– Нет, не стоит. Сегодня ты и так хорошо поработал. Иди домой.
– Я вам точно не нужен? – на всякий случай спросил Казачинский.