Мы приветствуем это «что-то» в психотерапии, пытаемся понять это, спрашиваем, что нужно чувствовать здесь и сейчас, где и как это чувство может ощущаться в теле. И мы предлагаем варианты дифференциации: там, где многие мужчины изначально различают только «хорошие» и «плохие» чувства, вскоре становятся более заметными желание и удовольствие, страх и гнев. Возможно, даже градация интенсивности чувств: опасение – это еще не страх, страх – еще не приступ паники.
В конце этой главы я хотел бы привести более длинный пример, чтобы проиллюстрировать четыре только что описанных терапевтических этапа. Однако на практике соответствующие участки пути не выстроены в четко очерченную форму. Напротив, весь путь в рамках терапии необходимо проходить снова и снова, иногда каждый раз заново. Однократное преодоление 1-го или 2-го этапа не означает, что они больше не играют никакой роли в жизни и психическом функционировании мужчин. Поэтому в скобках я отметил, какой этап терапевтического процесса проходит в настоящее время.
Ноябрьским вечером, за пять минут до окончания рабочего дня и начала моего отдыха, г-жа Геринг звонит в мужской консультационный центр и твердым, но озабоченным голосом просит назначить встречу со своим младшим братом, который, по ее мнению, может совершить самоубийство. Вы спросите, почему я спешу назначить встречу после короткого разговора с г-жой Геринг в обход нашего маленького листа ожидания? Потому что мужчины-самоубийцы так же популярны у амбулаторных психотерапевтов, как репелленты у комаров.
Мысли о самоубийстве 32-летнего г-на Туле, которые он тайно признает в первоначальном разговоре, появились совсем недавно: его старший брат, который был его лучшим и единственным другом, совершил самоубийство – без прощального письма, без объяснения причин. Он, переживая разрыв, все больше и больше закрывался от общества и неоднократно отвергал предложения сестры о помощи. Я снова вспоминаю об ужасных статистических данных о самоубийствах мужчин и задумываюсь над тем, почему же мы, мужчины, скорее умрем, чем обратимся за помощью.
Во время второй встречи Туле рассказывает о своей семье. У меня складывается впечатление, что самоубийство его брата – это что-то вроде вершины айсберга, подводная часть которого, возможно, не опасна для жизни, но очень и очень холодна. На следующий сеанс он приносит фотографии своей семьи. Итак, сначала мы говорим об эмоциональной холодности его родителей, затем о его отношениях с умершим братом, его огромном чувстве вины за то, что он не спас брата от смерти. Я спрашиваю его о мыслях о самоубийстве. Он отвечает, что не хочет поступить так, как его брат. «Нет, вы можете получить помощь!» – говорю я, и мы оба радуемся – немного сдержанно, но это уже прогресс.
Тема помощи – вторая общая тема в терапии Туле, который играет роль помощника в своем семейном айсберге (а также, конечно, вне его): эмоциональный собеседник для матери, рабочая лошадка для отца, активный помощник братьев и сестер, друзей и партнеров.
– Я помог как минимум 20 людям с переездом, – говорит он, естественно, без намека на жалобу в голосе.
– А сколько людей помогло вам переехать? – спрашиваю я.
– Нисколько. Но я никогда еще не переезжал.
У его родителей пекарня – бизнес, который требует много труда, – и они просят его помогать в пекарне (1 – распознать проблемы в отношениях). Поэтому он печет булочки рано утром, а потом отправляется на работу в туристическое агентство. «Правильно, – говорю я, – родители действительно пользуются вашим трудом!» и прошу его усилить легкие постукивания ногой во время своих рассказов (2 – столкновение). Ему все это явно дается с трудом: вести себя определенным образом, постукивать ногой, сказать «нет». Когда он пытается сказать «нет» здесь, в терапевтическом центре, он улыбается, как будто это смешно.
Я сообщаю ему, что он всегда сглатывает, когда нерешительно говорит о своих собственных потребностях (снова 2 – столкновение). К счастью, у меня есть кассета, и громкий звук его глотания мы слышим на записи. Туле полностью очарован собой и с нетерпением ждет следующих сеансов, которые мы проводим под девизом «Говори, а не глотай». На прощание он предлагает мне перейти на «ты», и я соглашаюсь, хотя явно чувствую ответственность, как будто я не только провожу терапию и учу его общаться, но и заменяю его старшего брата.
В следующий раз, когда мы снова говорим о том, что ему трудно сказать «нет», Туле уже готов к этой беседе. Он приводит ряд примеров из своей жизни, из партнерских отношений или из своей повседневной работы, на которую он теперь смотрит совсем по-новому (1 – признание проблем в отношениях). Страх травмы, разочарования и боязнь быть высмеянным, которые я отчетливо чувствую, он еще не полностью осознает, но уже идентифицирует «чувство дискомфорта в животе», которое у него возникало раньше: в доме своих родителей, в школе, в детском саду.
– В таких случаях я всегда убегал и часами прятался в лесу, – говорит Туле, снова без малейшей жалобы в голосе. Вообще-то я никогда не испытываю затруднений с ответом, мне даже кажется, что я обычно слишком много говорю. Но бывают моменты, когда я замолкаю и удивляюсь, как мало признания, утешения, поддержки, как мало рефлексии и успешного поиска было в жизни этого человека, который более четверти века испытывает страх и даже не знает об этом. Поэтому в конце я прошу его до следующего сеанса поближе познакомиться с мальчиком внутри себя, который сбежал из детского сада, и спросить, что он чувствует в своем укрытии в лесу (2 – столкновение).
ИЗЛИШНИЙ НАРЦИССИЗМ МНОГИХ МУЖЧИН МОЖНО РАССМАТРИВАТЬ КАК ВНЕШНЮЮ ФОРМУ НЕУВЕРЕННОСТИ В СЕБЕ.
В начале следующего сеанса Туле выдыхает слово «страх» так же осторожно, как если бы он боялся, что один только разговор может вызвать ядерную цепную реакцию (3 – обнаружение чувств). А я думаю: мы, мужчины, не боимся ни смерти, ни черта, мы идем туда, где трудно, то есть на штрафную площадку, в джунгли, в открытый космос. Тем не менее мы испытываем священный ужас перед чувствами, прежде всего нашими собственными. Для Туле, который напуган собственным страхом, терапия состоит прежде всего в принятии своего старого страха, осознании его серьезности, борьбе с ним. Я прошу его найти символ своего страха в терапевтической комнате. Он выбирает сложенный бумажный платок. Я прошу моего клиента держать его в руке и просто посмотреть на него (2 – столкновение). После этого вмешательства между нами возникает примерно 10-минутный бой, в котором Туле охватывает весь диапазон словесных мужских стратегий избегания (отвлечение внимания, рационализация, уклонение от ответов, смена темы, смех), чтобы избавиться от платка, и, образно говоря, я снова и снова держу его в руках (2 – столкновение).
Когда Туле наконец осмеливается по-настоящему взглянуть на свой страх, он делает это довольно долго, а затем вдумчиво и почти про себя говорит: «Не такой уж и большой!» Он продолжает смотреть, и затем у него возникает желание принять страх как свою принадлежность, всегда иметь его под рукой, не заметным, но хорошо охраняемым (4 – решение). Он осторожно кладет носовой платок в застегивающийся карман брюк, что еще раз показывает нам обоим, как важно не подавлять свои страхи, если мы не хотим, чтобы после стирки кусочки бумаги были на всей вашей одежде.
На следующих двух или трех сеансах мы имеем дело с самым большим из существующих страхов г-на Туле, а именно перед необходимостью поговорить с его родителями о возможности уехать от них (3 – обнаружение чувств). Мы выполняем работу на двух стульях: на одном стуле фотография пекарни родителей, на другом – символ нужного дома. Туле выбирает тигра, поэтому я сразу спрашиваю себя и его, чем он намерен заниматься в своей холостяцкой берлоге. Он смеется громко, с легким рычанием (почти как тигр), чего я никогда раньше за ним не замечал, но мы решили сначала отложить тему тигра, согласно девизу «делу время, потехе час». Туле ходит взад-вперед между двумя стульями (как тигр в клетке), пока мы говорим о преимуществах и недостатках обоих стульев. В конце концов он садится довольно близко к тигру и оценивает вероятность своего переезда в 80 процентов.
Во время рождественского перерыва он делает несколько попыток инициировать разговор с родителями – пока что только внутри себя. Поэтому мы немного говорим о том, как он прятался и о его первом опыте «выхода из укрытия» – с его последней партнершей (1 – признание проблем в отношениях).
– В основном, когда я показывался, мне каждый раз крепко доставалось, – наконец признает он. Он говорит это таким твердым, ясным голосом, что я впервые вижу в нем уверенного в себе 5-летнего мальчика, которым так гордится Туле, ведь он уже умел печь булочки, «весь в огромном облаке муки». Так, через принятие своих страхов, он вступает в контакт со своей силой – и своим юмором, – и мы даже шутим о «преимуществах пряток». В дополнение к беседе с родителями он также планирует больше смеяться в новом году (3 – обнаружение чувств).
Неделю спустя Туле сообщает, что поговорил с родителями (4 – решение). Однако гордость и радость от этого, по-видимому, просачиваются очень медленно, «как через старый глиняный пол», говорит он. Спустя 14 дней радость нашла пористое, проницаемое место в глине – и у него уже была квартира (4 – решение – в прямом смысле этого слова!). Он в эйфории сознается, ухмыляясь, что «намеренно забыл» про какое-то домашнее задание, связанное с проблемами, и почти не слушает, когда я хвалю его за то, что он сказал «нет» своему психотерапевту. Вместо этого он хочет рассказать мне о своей домашней обстановке, о замечательном переезде, о том, что ему помогло «невероятное количество людей», об успешных попытках сказать «нет» на работе и о новом лучшем друге, общение с которым немного помогает заполнить пустоту, которая возникла в его жизни после внезапной смерти брата.
ebooksa