Потрепанный уазик канареечного цвета громко рычал у входа прогоревшим глушителем. За рулем, позевывая, сидел мордастый водитель сержант Колюня. Его только что разбудили и он еще толком не проснулся, но материться был уже в состоянии. Прослушав по дороге щедрую порцию шоферского неудовольствия вперемешку с жалобами на перерасход топлива (сливать для себя нечего ж будет), наконец прибыли на место.
Дом по указанному адресу оказался частным имением послевоенной постройки, но еще вполне приличный с виду, разве что слегка запущенный. Было тихо, лишь в одном из окон горел свет.
— Хозяева! Але, отзовитесь! Есть тут кто живой? Родная милиция приехала!
Соваться во двор Масик не стал. Без особого рвения постучал, не найдя кнопки звонка, ногой в запертую калитку. Подождал. Никто не обозвался, из подворотни не вылетел местный Шарик ростом с теленка, готовый попробовать на зуб не званных гостей.
Покричав еще немного, опер с чувством выполненного долга вернулся к автомобилю и бесцеремонно растолкал уже спящего на заднем сидении водителя. Тот довольно быстро вскочил со своего лежбища, сунул под сидение бронежилет, который использовал вместо подушки, завел двигатель. Можно было ехать обратно, досыпать. И тут, по закону подлости, делая рев старого «бобика» детским шепотом, в утренней тишине благополучного частного сектора прозвучали вопли:
— Люди!!! Спасите. Он меня сейчас убьет!
Затем послышался не разборчивый мат, слегка приглушенный расстоянием звук пощечины. Переглянувшись, менты не сговариваясь двинули обратно. Причем маленький Разков впереди, а Колюня, натягивающий по ходу засаленное средство индивидуальной защиты и вооружившийся дубинкой, сзади. Второго броника не было. Его кто-то спер больше года назад из-за ценных титаносодержащих пластин внутри. Теперь он значился только в отчетах при проверках. Но об этом Масик не думал. Вело вперед еще не до конца атрофировавшееся за время службы чувство долга, желание помочь. Перемахнув через не высокий забор, он открыл калитку и смело прошел к входной двери. Оказалось заперто. Не растерявшись, старлей пошел вдоль стены, всматриваясь в приоткрытые по летнему окна. Откуда — то из глубины снова донеслись мощные шлепки и женский сдавленный плач.
— Коля, подсади. Я в окно. — подоконник был высоковато. — Да не менжуйся, давай.
Сержант неуклюже стал подставлять руки, чтобы тот оперся ногой и мухой влетел в помещение. Самому лезть внутрь не хотелось. В голове крутилось что-то учебное, вроде «в соответствии с Конституцией, жилище является неприкосновенным и работник милиции имеет право попасть туда только в случаях, предусмотренных статьями…». Тем временем опер, прошептав: «Иди ко входу», уже забрался, стараясь не производить шума, внутрь. Через десять секунд, показавшихся водителю вечностью, дверь в дом, щелкнув замком, открылась, и пришлось, зажав дубинку в потной ладони, топать следом за этим мелким чудиком из уголовки.
В коридоре было темно, лишь в конце не ярко пробивался свет. Осторожно ступая, Разков по ходу дела извлек из кобуры табельный пистолет, снял с предохранителя и плавно дослал патрон в патронник. За спиной пыхтел, как охотящийся еж, чуть не икающий от страха сержант, большой приверженец спокойной жизни. В глубине души зародилось презрение к этому крокодилу в мятой форме. Оставив выяснение причин такого животного страха у «коллеги» на потом, он осмотрел нужную дверь, убедился, что она открывается от себя и не заперта, выдохнул и ударом ноги открыл путь дальше.
Картина, увиденная в довольно большой, квадратов двадцать, не богато обставленной под гостиную комнате, поразила. В углу, возле запертого окна, покрытая местами уже подзапекшейся кровью и пробивающимися в не слишком измазанных местах огромными синяками, без движений лежала женщина. Возраст определить было трудно. Ночная рубашка из некогда цветной, веселенькой ткани, кое — как прикрывавшая наготу, была изорвана и держалась на одной тесемке через плечо, а из прорех проглядывала слегка обвисшая, с черными следами грубых мужских пальцев, грудь. Оба глаза оплыли и уже, фактически, ничего не видели. Только изо рта с торчащими осколками зубов доносились стоны. В другом, дальнем от входа углу, развалившись в старом, продавленном кресле, сидел крепкий мужик лет сорока и смотрел телевизор. Синяя фланелевая рубашка была расстегнута до пупка, обнажая расписанную тусклыми наколками грудную клетку да шарообразное брюхо. Черные, не глаженные брюки почему-то оказались подкатаны на рыбацкий манер, до колен. На голых ступнях виднелись так же какие-то рукотворные узоры. Судя по беглому осмотру татуировок, этот дядька всю свою сознательную жизнь провел за решеткой, особо по воле не гуляя.
Справа от него стоял, прислонившись рукоятью к подлокотнику, топор, а чуть поодаль, поближе к стене, маячили пустая литровая бутылка из под водки и половина баклажки «Фанты». Слева, прямо на полу, среди хлопьев пепла, лежала на боку переполненная окурками майонезная банка. Такая вот идиллия… Лицо сидящего было словно вылеплено из теста, неживое. Только маленькие, поросячьи глазки буравили вошедшего и безобразно торчала во все стороны редкая, трех или четырехдневная щетина. Сильно пахло перегаром пополам с дешевым табаком.
— Ну че, курва, мусоров вызвала?! Опять меня в лагерь упечь хочешь? Мало я тебя воспитывал, блядина?
Женщина не отреагировала, продолжая подвывать на одной низкой ноте. Судя по всему, она находилась в шоке. Только сейчас старлей заметил, что посреди комнаты стоит здоровенный, покрытый красной грунтовкой, баллон для природного газа, так любимый не богатыми дачниками. Принюхался. Специфического запаха в воздухе не было, и он вздохнул с облегчением.
— Слышь, мужик. Давай, плавно, ручки за голову и мордой в пол. Кухню знаешь. Рыпнешься — завалю к чертовой матери.
Масик говорил словно в пустоту. Толстопузый дядька даже не повернулся в его сторону. Не было обычной в таких случаях брани про ушатых лягашей, сопровождаемой размахиванием рук и пеной у рта. Плавно, стараясь не дышать, опер немного отошел вправо, освобождая проход, но стоявший за спиной Колюня и не подумал воспользоваться ситуацией. Так и остался стоять в глубине коридора, громко посапывая. Приходилось действовать самому, без подстраховки.
— Ты что, уважаемый, плохо слышишь? Не доводи до греха, делай, чего говорю.
Ответ был почти стандартный.
— Пошел на х…й, заморыш! Замочу!!!
Это было уже что-то. Неторопливо, как в замедленной съемке, рука сама подняла пистолет на прицельную линию, а ноги сделали еще один, мелкий шажок, но теперь уже вперед. Первый шаг к задержанию. От разыгравшегося волнения, смешанного с охотничьим азартом в висках густо запульсировала кровь, звонко прилила к ушам. Звуки стали доноситься словно сквозь вату. Начиналась классическая схема «один на один». На сержанта особой надежды не оставалось.