Купер встретился с ним взглядом и глаз не отвел:
– Я прошу вас, сэр.
– Ты отлично знаешь, что помочь тебе я не в силах.
– Вы знаете, как много я сделал для Службы справедливости, и знаете также, как часто мне приходилось убивать для вас.
Глаза директора сузились.
– Для меня?
– Для Службы справедливости. – Следующие слова Купер произнес раздельно, разведя руки в стороны: – Во имя Бога и страны. И ни разу, ни разу я не просил о личном одолжении.
– Знаю. И знаю также, что ты искренне веришь в то, что делаешь здесь. Потому-то ты так хорошо и справляешься со своей работой.
– Хорошо справлялся со своей работой я только благодаря своим детям. Я делаю это для того, чтобы мир для них стал лучше. Я верю, что именно агентство сделает мир лучше. А теперь агентство намеревается забрать мою дочь.
– Прежде всего не теряй головы, – посоветовал Питерс. – Тест проходит каждый ребенок в Америке, и…
– В возрасте восьми лет. А ей всего лишь четыре.
– …и девяносто восемь целых и девяносто одна сотая процента признаются не сверходаренными.
– Я уже сказал: она сверходаренная.
– И только четыре целых и одна сотая процента из признанных мозганами получают ранг первого уровня. – Питерс подался вперед, каждая мышца его тела излучала симпатию. – Временами я ненавижу свою работу. И ты не первый агент, чей ребенок подвергается раннему тесту. По крайней мере раз в год ко мне обращаются с подобной просьбой. Но ставить себя выше закона нам нельзя. В противном случае мы превратимся в гестапо.
Купер, в общем-то, был того же мнения. Будь он директором и обратись к нему вчера с такой же просьбой Куин, он привел бы те же самые аргументы.
Только сейчас речь шла о его собственном ребенке.
– Но…
– Извини, Ник, я и вправду помог бы тебе, если б мог.
– А ваши собственные дети прошли через этот чертов тест? – спросил Купер.
Глаза Питерса сузились, и Купер поразился тому, насколько яростным огнем полыхнул в них гнев.