Выживший

— Слышишь?

Я хотел было ответить «нет», но вдруг услышал тонкий, похожий на комариный, нарастающий писк.

— Это еще что? — я вертел головой, пытаясь найти источник звука.

— Вчера я тоже такой видела, — прошептала Фелисити, указывая вверх куда–то на юг. В небе, на высоте сороковых этажей летел самолет: с тонкими длинными крыльями и без кабины пилота — летел прямо на нас. Почти такой планер дедушка подарил мне на шестнадцатилетие, только у этого явно была акустическая навигационная система и двигатель, шум которого неотвратимо нарастал. До нас оставалось не больше четырех кварталов…

— Ложись! — заорал я и повалил Фелисити на асфальт.

Под пилоном крыла полыхнуло оранжевым, и в тот же миг из планера с шипением вылетел черный цилиндр, пронесся над нами, обдавая жаром, и разорвался со страшным грохотом.

Нас отбросило взрывной волной и моментально обожгло горячим дыханием огненного шара, который несся по улице, со страшным звуком круша стекло и дома. Планер пищал прямо над нами.

Задыхаясь от пыли и сыплющихся вместе со снегом осколков, я поднял голову: от грузовика ничего не осталось. Огненный шар снес кузов и разворотил кабину: она горела, то и дело вспыхивая с громкими хлопками. В небо подымался густой черный дым. Выживших быть не могло.

Гудение стало отдаляться. Планер пронесся через столб дыма, закрутив тот двумя сизо–черными вихрями. Вдруг назойливый писк снова начал нарастать: самолетик резко ушел вверх над Пятой авеню и развернулся.

— Он возвращается! — закричала Фелисити, пытаясь схватить меня за руку. Я вскочил.

— Бежим! — выкрикнул я, потянув ее за собой. Мы помчались по Сорок девятой улице. Я успел заметить нескольких охотников в заляпанной кровью одежде: они, пригнувшись к земле, бежали к горящему грузовику!

Мы неслись по Пятой авеню в сторону зоопарка. Я постоянно оглядывался: боялся, что планер развернется и сделает нас своей целью. Но он исчез, не было мерзкого комариного писка, а самое главное — нас не преследовали охотники.

Мы бежали молча: слышался только скрип снега под ногами и наше тяжелое дыхание. А затем раздался громкий хлопок — и стало темно.

Лицо ласкает теплое солнце, папа варит на костре уху, но вот его уже нет и я один на крыше небоскреба.

Мимо меня к краю крыши бегут люди — много людей. Я видел их на записи Фелисити: им удалось выжить во время атаки. От кого они убегают? От меня?

Я медленно поворачиваю голову: они убегают от солдат, потому что у тех оружие, потому что их лица предрекают смерть. Я хочу крикнуть, остановить бегущих, но слишком поздно. А что я мог сказать? «Стойте»? Я несусь за ними и резко останавливаюсь на краю: семьдесят пять этажей вниз. Были люди — и нет. Они спрыгнули в бездну, чтобы спастись от выстрелов. Я раскрываю кулак: на ладони лежит маленький обсидиановый камушек, переливающийся серыми, коричневыми и черными полосами. Мне подарил его в детстве индеец–апач и сказал: «В этом камне слезы моих предков».

Все вокруг было серым. Я открыл глаза и зажмурился, снова открыл и снова зажмурился — пока не вернулось зрение.

Увидел небо, увидел высоко в небе облака и облака совсем низко — дым. Дым рвался клочьями прямо над головой, я почувствовал тепло и повернул голову: рядом горела машина. Я отвернулся и уткнулся щекой в холодный снег: с одной стороны обжигал жар, с другой — холод.

Между мной и машиной неподвижно лежала Фелисити. Кое–как встав на четвереньки, я подтащил ее к себе. Черты лица чуть дрогнули, глаза приоткрылись.

— Фелисити, — позвал я, но она не отреагировала. Вроде у нее ничего не повреждено, но пока она без сознания, этого не узнаешь. Я вспомнил друзей, навсегда оставшихся в искореженном вагоне метро. Проглотил комок в горле и оглянулся.