Выживший

— Шутишь?

— Нет. Понимаешь, кроме этих, больше никто не видел, как я вхожу или выхожу. Говорю тебе, они умнеют с каждым днем. — Судя по всему, Калеба злил наш разговор. Он раздраженно сказал: — Я не понял, ты заходишь или нет?

— Да, только…

Я не смог договорить: вдруг стало нечем дышать, во рту пересохло, к лицу прилила кровь, навалился кашель. Я отшатнулся от двери и двумя руками оперся о капот помятой машины. Постепенно я откашлялся и снова смог нормально дышать. Я поднял голову и глянул сквозь лобовое стекло: в салоне машины сидели люди — семья, родители и дети — и смотрели прямо на меня мертвыми, замерзшими взглядами.

Я бегу пустыми улицами Манхэттена. Яркое зимнее солнце греет спину. Сворачиваю за угол и попадаю в мир теней, останавливаюсь: впереди опасность, невидимая, но осязаемая. Кажется, что передо мной темный туннель, а за спиной свет. Здесь много снега, почти по колено. Я хочу вернуться, но они гонятся за мной, они все ближе и ближе. Им нужна добыча, и они не остановятся. Им нужен я, то, что внутри меня — медлить нельзя, каждое мгновение приближает смерть. Дурацкий конец жизни — умереть вот так, жестоко, бессловесно. Выбора нет. Я бегу, несусь вперед.

Несусь мимо черных разбитых витрин. Кажется, за спиной слышен топот ног, но я хочу верить, что это всего лишь стук моего собственного сердца. Такой скорости я долго не выдержу.

В следующее мгновение я внутри какого–то здания: в огромном вестибюле некогда роскошного отеля. Ноги скользят на покрытом толстым слоем пепла мраморном полу и я, чтобы не упасть, хватаюсь за перевернутое кресло.

В пустом помещении громким эхо разносится мое дыхание. Это здание, как и многие другие, выстояло во время атаки, но его выжег, выпотрошил изнутри странный огонь, разбив стекла и превратив шикарный интерьер в руины.

Я снова на улице. Здесь тихо, нет машин. Через дорогу пролегли длинные тени от небоскребов, и она напоминает мне улыбку выщербленного рта.

Я останавливаюсь: только на секунду, чтобы перевести дух, сообразить, что делать дальше. Слышу крик преследователей и снова срываюсь с места. Надежда только на одно: я найду надежное укрытие прежде, чем упаду без сил.

И я бегу — бегу еще три квартала. Наконец, обессилев, останавливаюсь за очередным поворотом. Здесь холодно, сюда не проникают солнечные лучи. Я тяжело дышу, согнувшись и опершись руками о колени. В ушах бешено стучит пульс. Я слышу только этот безумный стук: кажется, сердце вот–вот выдаст отведенные ему на всю жизнь удары и остановится. Изо рта и носа валит белый пар — на каждом выдохе, каждом бешеном ударе сердца. Хочется лечь, отдохнуть, прийти в себя до того, как они настигнут меня. Ведь рано или поздно это все равно случится, я знаю. И еще, я знаю, что от смерти человек бежит так, как нельзя бежать на самом деле, бежит, выкладываясь на полную. Ведь если на кону жизнь — иного выбора нет. Только бежать! Бежать вперед!

Вокруг было почти полностью темно. Виски пульсировали болью. Голова кружилась.

— Джесс…

Я повернул голову. Калеб с бутылкой воды в руке сидел рядом с диваном, на котором я лежал. Он обеспокоенно смотрел на меня.

— Привет, Калеб, — поздоровался я. Голос охрип. Я должен был срочно что–то спросить у него, но никак не мог вспомнить, что именно. Я попытался сесть, но резко подступила тошнота, и комната каруселью завертелась перед глазами.

— Привет, дружище, — ответил Калеб, поднося к моим губам бутылку с водой. Я медленно сделал пару глотков — и он убрал бутылку. Я старался спокойно, глубоко дышать, чтобы хоть как–то избавиться от панического страха, овладевавшего мной безо всяких видимых причин.

Что–то не дает мне покоя, что–то нужно срочно решить…

— Как самочувствие?

— Плохо. — Я смотрел на Калеба из–под полуприкрытых век. — Что со мной случилось?

— Ты потерял сознание на улице, возле входа. А в полете шмякнулся головой о капот машины.