— Тебе нужно было туда сходить.
— На хрена?!
— Рано или поздно ты бы узнал. Ведь это твой город и нельзя делать вид, что все как раньше.
— А ты думаешь, я не понимал, что случилось? — спросил Калеб немного спокойнее и сделал пару шагов от меня.
Я сел прямо на снег. Посмотрел на залитое лунным светом лицо товарища и сказал:
— Сейчас тяжело и будет еще тяжелее, но потом станет легче.
Калеб молчал.
— Случилась самая настоящая трагедия. Мне тоже тяжело, но я могу только представить, что чувствуешь ты. Сейчас очень многое зависит от твоего решения. Решать только тебе, но я прошу, останься с нами, ты нам нужен.
Калеб отвернулся и пошел вперед, остановился. Выстрелил по машине — один раз, как–то вполсилы. Злость отпускала его. Он протянул мне руку и помог подняться.
На следующем перекрестке мы остановились, и в этот миг я уловил далекий, еле слышный звук. Посмотрел на небо: опять самолет или мне послышалось?
— Калеб, послушай!
Я выключил фонарик. Мы с Калебом стояли посреди Парк–авеню лицом к югу. В ярком лунном свете было очень хорошо видно, во что превратился город.
— Слы…
— Тсс, — прошипел Калеб, склонив голову набок.
Он тоже слышал: нарастающее гудение в ночной морозной тишине.
Холод пробирал до костей, навалилась какая–то неодолимая тоска. Где–то на юге прозвучал сильный взрыв — и еще секунд двадцать или полминуты шла цепная реакция: с интервалом в секунду раздавались взрывы потише. Задрожала под ногами земля. На какой–то машине завыла сигнализация. Мы не знали, что именно рвануло, но взрыв этот точно не означал ничего хорошего.
— Бежим! — крикнул Калеб и сорвался с места. Я за ним.
Мы забежали за врезавшуюся в тротуар машину. Парк–авеню горела: оранжевые языки пламени лизали здания, поднимался в небо густой черный дым, время от времени сыпались снопы голубых искр.
— Смотри туда, — дернул меня за рукав Калеб.
Я сразу же узнал машину.