Убить Сталина

Берега ухоженные, на небольших ровных террасах вился виноград, а наверху холма, подавляя окрестности своим величием, возвышались развалины старинного замка. Петр Таврин невольно загляделся на величественные стены, взбиравшиеся по спирали к островерхой вершине.

— Когда-то здесь в плену содержался Ричард Львиное Сердце, — сообщил Грейфе. — Вы слышали эту легенду?

— Не приходилось.

— Во время Третьего крестового похода Ричард был захвачен в плен. Его оруженосец долгие годы обходил замок за замком, играя на свирели. И когда из этого замка отозвалась свирель хозяина, он понял, что Ричард Львиное Сердце заточен именно здесь.

На высоте двухсот метров было сравнительно прохладно, зато внизу, где стелились виноградники, царил самый настоящий зной.

Повернувшись к Ханцу Грейфе, Таврин спросил:

— Вы хотите сказать, что некоторые люди отличаются необыкновенной преданностью?

Оберштурмбаннфюрер рассмеялся:

— Вы меня не так поняли. Я просто хотел сказать, что здесь каждый камень дышит историей. Места красивые, и за многовековую историю находилось немало королей, которые хотели бы получить их в свое владение. Через эти места прошли и колонны римлян, и орды варваров. Бывали здесь и французы, и немцы. Знаете, австрийцы очень отличаются от них всех.

Оберштурмбаннфюрер Грейфе, заложив руки за спину, размеренно поднимался по асфальтовой дорожке к замку. В отличие от большинства немцев, он не придавал большого значения своему внешнему виду. Форму предпочитал чуть ли не на пару размеров больше, и она сидела на нем мешковато, собираясь в многочисленные складки. Вместо изящных очков в тонкой оправе, модных в среде офицеров, он носил массивные, с металлическими дужками. Густая рыжеватая шевелюра была вечно растрепана — он смахивал скорее на инженера какого-нибудь закрытого бюро, всецело находящегося во власти хитроумных формул. Правда, когда Грейфе вызывало высокопоставленное начальство, он умел выглядеть вполне молодцевато. В общем, Грейфе был милейшим человеком, но, как и всякий профессионал, он умел подавлять свои невольные рефлексы, и невозможно было понять, о чем он думает и что чувствует во время беседы.

При общении с оберштурмбаннфюрером у Таврина всегда возникало ощущение, что он продолжает сдавать ему нескончаемый экзамен. И никакие шпаргалки тут не помогут. Вот только правильность ответов оценивается не по пятибалльной шкале, как принято в средней школе, а расстоянием до штрафного концлагеря.

Таврин всерьез считал, что Грейфе намеренно носил маску этакого простака, чтобы убаюкать своего собеседника. В действительности тот обладал всеми нужными качествами профессионального разведчика: феноменальной памятью, интуицией, недюжинными актерскими способностями. Таврину порой казалось, что оберштурмбаннфюрер считает людей пешками в своей сложной оперативной игре. Вот только никогда не знаешь, в какой момент он может пожертвовать фигурой, чтобы получить комбинационное преимущество.

— Значит, теперь здесь немцы?

Грейфе неожиданно улыбнулся:

— А чему вы удивляетесь?

Дорога, уводившая в горы, заметно сужалась, ветки букового леса едва не хлестали собеседников по лицу.

Петр обратил внимание на то, что Грейфе задавал ему вопрос в тот самый момент, когда сам находился наверху. Отвечая на его вопрос, Петр должен был задирать голову кверху, ощущая при этом явное неудобство, — некая тонкая психологическая уловка, часто используемая при подавлении личности. Человек, стоящий наверху, становится как бы немного сильнее, что порой может сыграть решающую роль в споре. Кроме явного различия, какое существует между солдатами враждующих армий, их подходов к жизненным ценностям и идеалам, они имели различные взгляды на многие бытовые вещи. Происходило некоторое противоборство характеров, в котором Грейфе намеревался получить подавляющее преимущество. А ведь на первый взгляд — обыкновенный добряк, позволявший в минуты благодушного настроения похлопать себя по плечу. И никогда нельзя было понять, о каких оперативных комбинациях размышляет в этот миг его гибкий изворотливый ум.

— Немцы — великая нация, именно поэтому мы должны присутствовать всюду, — спокойно объявил оберштурмбаннфюрер. — Не раз история испытывала нас, случалось, что наша государственность, как и нация, стояли на краю гибели, но мы всякий раз находили в себе силы, чтобы начать все сначала для того, чтобы опять быть первыми. Разве это не говорит о величии? А если мы великая нация, то, следовательно, должны управлять другими народами, которые не столь совершенны и находятся на более низких ступенях развития. Вы будете со мной спорить, Петр?

— Я промолчу. Но ваши рассуждения очень напоминают мне лекции доктора Геббельса.

Грейфе делано рассмеялся: