Барчестерские башни

Было известно, что уходящий в отставку премьер-министр сделал свой выбор, и если решать придется ему, митра украсит главу архидьякона Грантли, сына прежнего епископа. Архидьякон давно уже управлял епархией, и последние месяцы ходили упорные слухи, что именно он будет преемником своего отца.

Епископ Грантли умирал, как жил, мирно, неторопливо, без страданий и тревог. Дух покидал его тело так незаметно, что в течение последнего месяца не всегда можно было сразу решить, жив он или уже умер.

Это было тяжкое время для архидьякона Грантли, которого те, кто раздавал тогда епископские троны, предназначали в епископы Барчестерской епархии. Я вовсе не хочу сказать, будто премьер-министр дал архидьякону прямое обещание. Для этого он был слишком осторожен. На все есть своя манера, и те, кто знаком с правительственными учреждениями — и самыми высокими и не самыми — знают, что существуют безмолвные обещания и что кандидат может быть весьма обнадежен, хотя великий человек, от которого зависит его судьба, уронит только: “Мистер имярек далеко пойдет”.

Вот почему люди осведомленные не сомневались, что бразды правления Барчестерской епархии останутся в руках архидьякона. Тогдашний премьер-министр был в отличнейших отношениях с Оксфордом и недавно гостил у декана одного из самых почтенных и богатых его колледжей — колледжа Лазаря. Декан же был близким другом и архидьякона, всегда полагавшегося на его советы, и не преминул пригласить и его. Премьер-министр обошелся с доктором Грантли чрезвычайно любезно. На следующее утро доктор Гвинн, декан, сказал архидьякону, что, по его мнению, все решено.

Епископ в то время был уже при последнем издыхании, но шатался и кабинет. Полный счастливой уверенности доктор Грантли, как требовал сыновний долг, возвратился во дворец к умирающему отцу, за которым, надо отдать ему справедливость, он ухаживал с заботливой нежностью.

Месяц спустя врачи объявили, что больной проживет никак не более четырех недель. По истечении этого срока они с удивлением дали больному еще две недели. Старик жил только на одном вине — но и через две недели он еще жил, а слухи о падении кабинета становились все настойчивее. Сэр Лямбда Мюню и сэр Омикрон Пи, два лондонские светила, приехали в пятый раз и, покачивая учеными головами, объявили, что смерть последует не позже, чем через неделю, а потом в парадной столовой дворца конфиденциально сообщили архидьякону, что кабинет не продержится и пяти дней. Сын вернулся к отцу, собственноручно дал ему подкрепляющую ложечку мадеры, сел у его изголовья и начал взвешивать свои шансы.

Министерство падет не позже, чем через пять дней, его отец умрет... нет, так рассуждать он не мог! Министерство падет, а епархия станет вакантной примерно в одно время. Однако новый кабинет будет сформирован не раньше, чем через неделю. Быть может, в течение этой недели назначения будет производить прежний кабинет? Доктор Грантли не был уверен и подивился своему невежеству в подобном вопросе.

Он старался отогнать от себя эти мысли — и не мог. Слишком уж равны были шансы за и против и слишком высока ставка. Он взглянул на спокойное лицо умирающего. Оно не было помечено печатью смерти или болезни; правда, оно немного осунулось и побледнело и морщины залегли глубже, но эта жизнь могла теплиться еще не одну неделю. Сэр Лямбда Мюню и сэр Омикрон Пи уже трижды ошибались, думал архидьякон, и ошибутся еще трижды. Старый епископ спал двадцать часов в сутки, но в краткие минуты пробуждения узнавал и сына, и своего старого друга мистера Хардинга, тестя архидьякона, и трогательно благодарил их за любовь и заботу. Теперь он спал, лежа на спине, как младенец; рот был чуть приоткрыт, редкие седые волосы выбились из-под колпака, дыхания не было слышно совсем, а худая рука, лежавшая на одеяле, ни разу не шевельнулась. Как легко расставался он с этим миром!

Но далеко не так легко было на душе того, кто сидел у его одра. Он знал, что этот случай не повторится. Ему было уже за пятьдесят, а рассчитывать, что его друзья скоро вернутся к власти, не приходилось. К тому же никакой другой премьер-министр не захочет сделать доктора Грантли епископом. Он долго предавался этим тягостным размышлениям, а потом, взглянув на еще живое лицо, осмелился прямо спросить себя, не желает ли он отцу смерти?

Это заставило его опомниться: гордый, властный, суетный человек упал на колени рядом с кроватью и, взяв руку епископа в свои, начал горячо молиться о прощении своих грехов.

Он все еще прижимался лицом к простыням, когда дверь тихо отворилась и в комнату бесшумно вошел мистер Хардинг — он дежурил у постели больного почти столь же постоянно, как и архидьякон. В первую минуту мистер Хардинг хотел было опуститься на колени рядом со своим зятем, но раздумал, опасаясь, что архидьякон от неожиданности может вздрогнуть и потревожить умирающего. Впрочем, доктор Грантли его тотчас заметил и встал. Мистер Хардинг ласково пожал ему обе руки. Они вдруг стали ближе друг другу, чем когда-либо были прежде, а дальнейшие события во многом способствовали сохранению этой близости. У обоих по щекам текли слезы.

— Да благословит вас бог, мои милые,— слабым голосом сказал проснувшийся епископ.— Да благословит вас бог, милые дети...

И он умер.

В горле у него не раздался мучительный хрип — смерть пришла незаметно, только нижняя челюсть чуть-чуть отвисла, да глаза не сомкнулись, как прежде, в тихом сне. Мистер Хардинг и доктор Грантли не сразу поняли, что дух покинул тело, хотя эта мысль пришла в голову им обоим.

— Кажется, все кончено,— сказал мистер Хардинг, не выпуская руки архидьякона.— Думаю... надеюсь, что это так.

— Я позвоню,— шепотом ответил тот.— Надо позвать миссис Филлипс.

Сиделка миссис Филлипс вошла в спальню и тут же опытной рукой закрыла стекленеющие глаза.

– Все кончено, миссис Филлипс? — спросил мистер Хардинг.

— Милорд отошел,— ответила сиделка, торжественно склонив голову.— Его преосвященство упокоились, как младенчик.

— Надо радоваться этому, архидьякон,— сказал мистер Хардинг.— Да, да. Такой превосходный, такой добрый человек! Будет ли нам ниспослана столь же мирная и спокойная кончина?