Домик в Оллингтоне

– Дайте ее мне, – сказала Лили почти сердито. – Позвольте мне прочитать его последние слова ко мне.

И Лили взяла записку из рук матери.

«Лили, – говорилось в записке, – ваша мать расскажет вам все. Прежде чем вы прочитаете эти немногие слова, вы узнаете, что доверялись человеку, не заслуживающему ни малейшего доверия. Я знаю, что вы будете презирать меня. Не смею даже просить у вас прощения, понадеюсь, что вы позволите мне молиться о вашем счастье. А. К.».

Лили прочитала эти слова, не изменяя своего положения. Потом она встала, подошла к стулу и села на него спиной к матери. Мистрис Дель тихонько пошла вслед за ней и стала позади стула, не смея говорить с несчастной дочерью. С запиской Кросби в руке Лили просидела минут пять, устремив взоры в открытое окно.

– Я не буду презирать его, я прощаю ему, – сказала она наконец, стараясь владеть своим голосом и почти не обнаруживая признаков, что не может успеть в своей попытке. – Мне больше нельзя писать к нему, но вы, мама, напишите и скажите ему, что я прощаю его. Теперь пойдемте завтракать.

Сказав это, Лили встала со стула.

Мистрис Дель боялась начать разговор: до такой степени было невозмутимо спокойствие Лили, до такой степени было строго и неподвижно выражение ее лица. Она не знала, каким образом выразить свое сожаление или сочувствие, в выражении сожаления, по-видимому, не представлялось ни малейшей надобности, не требовалось даже и сочувствия. Кроме того, она не могла понять всего, что говорила Лили. Что хотела она выразить фразой: «Я предлагала ему взять назад свое слово»? Неужели между ними до отъезда его поселилась ссора? В письме своем Кросби не намекал на это. А все-таки мистрис Дель не смела пуститься в расспросы.

– Ты на меня наводишь страх, Лили, – сказала мистрис Дель. – Твое спокойствие ужасает меня.

– Милая мама! – И бедная девушка улыбнулась, обняв свою мать. – Вам нет надобности бояться за мое спокойствие. Мне хорошо известна вся истина. Я несчастлива, очень несчастлива. Самые светлые, самые отрадные надежды моей жизни разрушились, мне уже никогда не видеть того, кого я люблю более целого мира!

Сердце бедной Лили переполнилось, и она зарыдала в объятиях матери.

Ни одного слова, выражавшего гнев, не было произнесено против виновника всего этого горя. Мистрис Дель чувствовала, что у нее недостает достаточной твердости, чтобы выразить свои гнев, а тем более не была способна на это бедная Лили. Она, впрочем, не прочитав его письма, не знала, до какой степени простиралась нанесенная обида.

– Дайте же мне его письмо, мама, – сказала она. – Ведь рано или поздно, но вы должны это сделать.

– Не теперь, Лили, подожди немного. Я все сказала тебе, все, что нужно тебе знать в настоящее время.

– Теперь, мама, непременно теперь. – И нежный серебристый голос Лили снова сделался суровым. – Я прочитаю его, и затем всему конец.

Мистрис Дель передала письмо, и Лили молча его прочитала. Мать хотя и стояла поодаль, но пристально следила за малейшим изменением в выражении лица своей дочери. Лили сидела на постели, поддерживая рукой свою голову, так как письмо лежало перед ней на подушке. Из ее глаз текли слезы, и от времени до времени она прекращала чтение, чтобы отереть глаза. Рыдания Лили были весьма внятны, но она довольно спокойно продолжала чтение, пока не дошла до той строки, где Кросби говорил, что дал слово жениться на другой. Мистрис Дель заметила при этом, что Лили вдруг остановилась и что по всем ее членам пробежала судорожная дрожь.

– Он поторопился, – сказала она почти шепотом, и потом кончила письмо. – Скажите ему, мама, что я не буду его презирать. Вы ему скажете это от меня, не правда ли?

С этим вопросом Лили встала с постели.

Мистрис Дель не хотела дать ей обещания. При настоящем настроении духа чувства ее против Кросби были такого свойства, что она сама не понимала их, не могла дать в них отчета. Она чувствовала, что в настоящую минуту могла бы броситься на него, как тигрица. Никогда еще она не питала к этому человеку такой злобы и ненависти, как теперь. В глазах ее он был убийцей, более чем убийцей. Он, как волк, прокрался в ее маленькое стадо и, вырвав из него овечку, сделал ее на всю жизнь калекой. Каким же образом могла мать простить подобное преступление или согласиться быть посредницей, через которую должно изречься слово прощения!

– Мама, вы должны это сделать, не напишете вы, я сама напишу. Помните, что я люблю его. Вы знаете, что значит полюбить мужчину. Он сделал меня несчастною, я еще и не знаю, до какой степени несчастною, но я любила и люблю его. В душе я убеждена, что он все еще любит меня, а при такой уверенности ненависть и злопамятность существовать не могут.

– Буду молиться, да поможет мне Бог простить этого человека, – сказала мистрис Дель.