Вновь мир вокруг Мирзы погрузился во тьму, но на сей раз гнев был тому причиной. Факельщик не подозревал, какая ему грозит опасность. На его счастье, из дверного проема долетел, выводя проникновенную мелодию, женский голос из хора. Услышав его, Мирза успокоился. В голосе звучало нежное, надмирное моление, и, полностью покорившись, он вступил в спор с самим собой… Она не заметила его, когда он лежал в пыли совсем рядом, а теперь этот отпор у двери — им не может быть иного объяснения, кроме того, что такова воля Небес… Времени еще достаточно — лучше уйти, а потом вернуться — возможно, завтра. Он не сможет объяснить, кто он такой, если его вдруг спросят… Последует скандал — эта мысль его ужаснула… Да, лучше покинуть замок. И он повернулся, чтобы уйти. Но через шесть шагов в его возбужденном мозгу вновь возник образ графини — ему представилось, как она проходит мимо, молясь за него, она предстала перед ним как будто картина горя.
Охваченный волнением, он остановился. Сколько лет она скорбела о нем! Ее любовь глубже, чем море! Вновь слезы, и, даже не думая о том, что он делает, сколь это бесцельно, он вернулся к дверям.
— Замок этот ограбили и сожгли пираты, верно? — обратился он к факельщику.
— Да.
— И они убили графа Корти?
— Да.
— И похитили его сына?
— Да.
— А другие дети у графа были?
— Нет.
— Как звали мальчика?
— Уго.
— Так вот, шепну тебе на ухо: дурно ты поступил, не впустив меня: я и есть Уго.
И после этого эмир решительным шагом пошел прочь.
Его настиг вопль, отрывистый и пронзительный, раздавшийся от дверей часовни; потом он услышал его второй раз, это был скорее стон, чем вопль, и, решив, что факельщик поднял тревогу, он перешел с шага на бег и вскоре оказался на морском берегу.
Дыхание моря освежало и успокаивало, и, перейдя обратно на шаг, он повернул в сторону Бриндизи. Однако тот вопль продолжал его преследовать. Он воображал себе сцену в часовне: отчаяние графини, прерванную службу, торопливые расспросы — переговоры, возможно, поиски. Его видели все участники процессии, кроме графини, а значит, во всей этой истории оставался лишь один занимавший ее вопрос: действительно ли это ее сын?
Разумеется, несчастная дама не успокоится, пока не будут исчерпаны все возможности поисков. Незнакомца не окажется в замке, и, скорее всего, в погоню отправят всадников. Энергия материнской любви неисчерпаема. Эти соображения заставляли эмира спешить. Иногда он пускался бегом и остановился только у святилища Богоматери с Младенцем у поворота дороги. Там он опустился на знакомую плиту, чтобы отдышаться.
Все это, безусловно, говорит о том, что он отдал предпочтение Магомету. Но в этот момент он принял решение. Он выполнит все, что велит ему долг перед молодым повелителем, а потом вернется сюда и поселится в родной стране.
Он просидел на плите час или более. Время от времени в ушах его звучал все тот же вопль — он не сомневался, что кричала его мать, — и каждый раз, как он его слышал, совесть хлестала его своим колючим хлыстом. Зачем доставлять ей новые страдания? Ибо что еще могут вызвать бесконечные страхи и надежды, которые ей предстоят? Ах, если бы она увидела его, когда он был совсем рядом на дороге! Но она не увидела, и в том была воля Аллаха — учение ислама с его фатализмом приносило ему некоторое утешение. Другим утешением было то, что он обрел свою землю и титул. Отныне он будет графом Корти — и это не личина; взяв себе это имя, он принял решение отправиться в Бриндизи и утром, еще до того, как из замка примчится гонец, сесть на корабль в Геную или Венецию.
Когда он поднялся с плиты, из короба выпорхнула птичка, нашедшая там ночной приют. Ее писк напомнил ему про улыбку, которую он якобы увидел на лице Мадонны, напомнил и то, как позднее эта улыбка, будто бы своевременное одобрение, навела его на мысль о графине. Он еще раз взглянул в лицо Пресвятой Девы, однако ночь накинула на него покрывало — и тогда он подошел ближе и мягко коснулся ладонью Младенца. То, что за этим последовало, нельзя назвать чудом, это лишь следствие той мудрости, которая сделала Приснодеву и Святого Младенца воплощением Божественной благодати. Эмир поднялся повыше и, сдвинув увядшие цветы-приношения, поцеловал ногу более высокой из двух фигур, произнеся при этом:
ebooksa