— Что ты есть? — спросил он.
Невнятность этого вопроса красноречиво свидетельствует о смятении князя; что до вошедшего ребенка, вопрос поверг ее в сомнения. Прозвучал ответ:
— Я — девочка.
За безыскусностью этих слов скрывалась невинность, отрицавшая всякую способность наводить страх, а потому он заключил вошедшую в объятия и усадил к себе на колени.
— Я не имел в виду, что ты есть, я хотел спросить, кто ты такая, — поправился он.
— Уэль — мой отец.
— Уэль? Понятно, а мне он друг, и я ему тоже; а это значит, что и мы с тобой должны подружиться. Как тебя зовут?
— Отец называет меня Гюль-Бахар.
— А! Имя турецкое, и означает оно Роза Весны. Почему тебе его дали?
— Мать моя была родом из Иконии.
— Понятно — из города, где раньше жили султаны.
— И она умела говорить по-турецки.
— Ясно! Значит, Гюль-Бахар — ласковое прозвище, не настоящее имя.
— Настоящее мое имя Лаэль.
Князь побледнел ото лба до подбородка, губы его задрожали, обнимавшая девочку рука затрепетала; заглянув ему в глаза, она увидела в их глубине слезы. Глубоко вздохнув, он произнес с невыразимой нежностью — и будто бы обращаясь к кому-то прямо у нее за спиной:
— Лаэль!
Слезы хлынули, он прижался лбом к ее плечу, так что его седые волосы смешались с ее каштановыми локонами, и, стоя недвижно, в тихом удивлении, она слышала, как он всхлипывает снова и снова, будто бы тоже став ребенком. Прошло несколько минут, потом, подняв лицо и увидев отзывчивое сочувствие на ее лице, он понял, что должен объясниться.
— Прости меня, — произнес он, целуя девочку, — и не удивляйся. Я стар, очень стар — старше твоего отца, и многое из того, что повергает меня в печаль, другим неведомо и никогда не будет. У меня когда-то…
Он осекся, вновь глубоко вздохнул, устремил взгляд на что-то далекое:
— У меня когда-то тоже была девочка.