Вечный странник, или Падение Константинополя

Дворец, стоящий на круглом холме на некотором удалении от основания мыса, полностью открывается взору путешествующих по заливу: это четырехугольная одноэтажная постройка из полированного мрамора, с фасадом, украшенным многоколонным портиком классического коринфского ордера. Стоит путнику бросить один взгляд на этот дворец — сверкающий в лучах солнца или кремово-белый в тени, — и ему станет ясно, что здесь безусловно живет особа высокого ранга, возможно, из нотаблей, а возможно, и сам император.

Перед нами загородный дворец княжны Ирины, о которой далее и пойдет речь.

Глава II

КНЯЖНА ИРИНА

В дни правления последнего Мануила — один хронист относит эти события к 1412 году, то есть произошли они примерно за тридцать девять лет до занимающего нас периода, — возле Плати, одного из Принцевых островов, произошло морское сражение между турками и христианами. Оно вызвало особый интерес у тех, кто занимался коммерцией в этом регионе: у венецианцев и генуэзцев, а также у византийцев. Для последних исход его был особенно важен, поскольку в случае поражения нарушалось их сообщение с островами, которые по-прежнему принадлежали императору, и, соответственно, со странами Запада, от которых византийцы год от года зависели все сильнее по мере того, как ослабевала их собственная способность к самозащите.

Турецкие корабли стояли на рейде в течение нескольких дней. В конце концов император отдал своим морякам приказ выдвинуться и атаковать их. Медлительность его объяснялась тем, что он никак не мог выбрать командующего. Действующий адмирал был стар и малоопытен, а его воинственные устремления, даже если они у него когда-то и имелись, давно расточились в неге придворной жизни. Он был пригоден разве что к участию в церемониях. А ситуация требовала участия настоящего моряка, способного руководить маневрами эскадры. В этой связи голос и моряков, и горожан был един:

— Мануил! Мануила в командующие!

Это требование, перелетев с судов на городские площади, билось о стены дворца.

Необходимо пояснить читателю, что речь шла не об императоре Мануиле, а об одном из его братьев, который, однако, не мог похвастаться безупречной родословной. Мать его не состояла в законном супружестве, однако этот Мануил, чье имя было теперь у всех на устах, стал настоящим героем. Силу характера и воинский талант он проявил во множестве морских сражений и в итоге превратился в кумира всего народа, причем в такой степени, что ревность императора опустилась на него тяжкой тучей, сокрыв его от глаз. Его поклонники даже не ведали, жив ли он: у него были дворец и семья, и ни один монастырь ни в городе, ни на Принцевых островах не принимал его в свои стены.

Именно на основании этих сведений, скудных и отрывочных, все полагали, что Мануил еще жив. Отсюда и взялся призыв, и, по счастью, его хватило, чтобы Мануила вернули, — по крайней мере, именно так думали простолюдины, хотя, если осмыслить случившееся, причину придется усмотреть скорее в том безвыходном положении, в котором оказалась империя.

Возвращенный на действующую службу, Мануил-моряк удостоился приема на Ипподроме; потом, после недолгой счастливой встречи с семьей, а также другой встречи, по ходу которой ему поведали о возникшей опасности и предстоявшем ему испытании, он немедленно занял пост командующего.

На следующее утро, после восхода солнца, эскадра на веслах и под парусами отважно вышла со своей стоянки в Золотом Роге и бросила боевой вызов дерзкому противнику, стоявшему у Плати. Битва была долгой и кровопролитной. За ходом ее можно было наблюдать, пусть и издалека, с прибрежной стены в районе Семи Башен. И вот наконец возбужденная толпа издала крик, мощью своей способный поколебать могучие основания башен: «Кирие элейсон! Кирие элейсон!» Христос даровал им победу! Крест торжествует! Турки, как могли, покидали поле боя и спешили отогнать оставшиеся у них галеры к азиатскому берегу за чередой низких островов.

Мануил-моряк сделался не просто героем; среди простолюдинов он слыл спасителем. Весь Византий и вся Галата собрались на стенах и водах прославленной гавани, дабы поприветствовать его, когда со множеством трофеев и толпой пленных он вошел в ее воды под лучами солнца, вставшего над спасенным Пропонтом. Когда Мануил сошел на берег, трубы зашлись в медной перекличке. Целая процессия, напоминавшая о победах давних, лучших времен империи, сопровождала его до Ипподрома. На верхнюю галерею, предназначенную для императора, набились вельможи и царедворцы; явились противостоящие церковные фракции со своими синими и зелеными знаменами; все блистало великолепием, однако вотще собравшиеся искали глазами Мануила-императора: он один отсутствовал, и, когда действо закончилось, византийцы отправились по домам, качая головами и бормоча, что кумира их ждут злоключения похуже прежних. А потому никто особо не удивился, когда несчастный вновь исчез из виду, но на сей раз — вместе с семьей. Победа, последовавший за нею триумф и преклонение простонародья — всего этого завистливый император снести не смог.

Прошли долгие годы. Иоанн Палеолог сменил Мануила на троне, а его место в свою очередь занял Константин, последний из византийских монархов.

Свое восшествие на трон, торжество, которое греки отмечали в 1448 году, Константин ознаменовал многими проявлениями милосердия: он был человеком справедливым. Он отворил многие двери темниц, до того замкнутые безысходно. Он раздавал почести и награды тем, чьи имена были безжалостно стерты из анналов. Он прощал преступления против своих предшественников, благожелательно полагая, что совершившие их не станут злоумышлять против него. Таким образом, Мануил, герой морского сражения при Плати, дождался второго освобождения или, говоря точнее, второго воскрешения. Все эти годы он был, по сути, погребен в келье монастыря Святой Ирины на острове Принкипо — и вот теперь вышел на свободу старцем, ослепшим и едва передвигающим ноги. Ему даровали частную аудиенцию, и Константин глянул на него с ласковым состраданием:

— Ты и есть тот Мануил, что героически сражался при Плати?

— Точнее было бы сказать, что я был тем Мануилом, — отвечал старец. — Смерть отказывается прибрать меня лишь потому, что кончину мою не сможет назвать победой!

Его собеседник, явно тронутый этими словами, продолжил с некоторой неуверенностью:

— Правдивы ли доходившие до меня слухи, что в монастырь ты отправился вместе со своей семьей?

Глаза несчастного еще способны были источать слезы; они покатились по щекам, а некоторые попали в горло.