Вечный странник, или Падение Константинополя

История была захватывающей и печальной, а рассказывал он с неслыханным изяществом; повествование длилось, пока не пала ночь; после этого вошли слуги, дабы зажечь светильники. Закончив рассказ, араб галантно извинился за то, что отнял у слушательниц столько времени.

— Применительно к нам, о княжна, — произнес он, — терпеливость столь же прекрасна, сколь и щедролюбие.

Вновь откинув покрывало, она протянула ему руку и вымолвила:

— Это мы пред тобой в долгу. Благодарю за то, что ты скрасил и осветил нам день, который в противном случае тянулся бы очень тоскливо.

Он поцеловал ей руку и вслед за евнухом направился к двери. После этого их позвали ужинать.

Глава XI

ПЕРСТЕНЬ С БИРЮЗОЙ

Индийский князь, которого мы оставили вместе с Сергием в коридоре замка, был вполне удовлетворен тем, какой оборот принимает их приключение. Самое главное, что его отпустила тревога за Лаэль, — возможно, ей не слишком удобно в покоях, куда ее поместили, но не более того, а ведь это ненадолго. Присутствие евнуха являлось в его глазах гарантией ее личной безопасности. Кроме того, знакомство с княжной могло в будущем сослужить им важную службу. Он полагал, что Лаэль достойна самой высокой доли; познания ее многократно превосходили все требования, предъявлявшиеся в ту эпоху к женщинам, красота являлась бесспорной, — соответственно, место ее ему виделось при дворе; так что теперь его грела мысль о том, что прекрасная княжна, возможно, держит в своих руках ключи и от внешних, и от внутренних дверей царского дворца.

Если обобщить, то происшествие, так напугавшее Лаэль, у князя вызвало лишь сосредоточенный интерес; впрочем, в данный момент мысли его невольно обратились к более важной теме.

Впечатление, которое произвел на него при встрече на причале юный комендант, раздразнило его любопытство. Его внешность, манеры, речь и всеобщее почтение свидетельствовали о высоком положении, а уверенность, с которой он рассуждал о султане Мураде, представлялась примечательной. То, что он принял условия, выдвинутые княжной Ириной, было почти равнозначно заключению официального договора — а какой рядовой чиновник позволил бы себе подобную вольность? В итоге князь пришел к выводу, что, если в замке и присутствует подлинный комендант, он без лишних слов уступил другому на время свои полномочия и титул.

В этом случае все указывало на принца Магомета. Соответствие по возрасту было безупречным, войско, которое на глазах у князя следовало верхами вдоль берега, представляло собой подходящий эскорт для прямого наследника одряхлевшего султана; кроме того, лишь Магомет имел непререкаемое право выступать в делах государственной важности от имени своего отца.

«Вряд ли я сильно ошибаюсь, — рассуждал князь про себя, осмыслив все эти факты. — Буду исходить из того, что этот юноша — действительно принц Магомет».

Едва он осознал это, как его проворные мысли понеслись вскачь. Время и место — полночь в уединенном древнем замке — представлялись благоприятными, он же был готов к действию.

Речь, на самом деле, шла про тот самый умысел, который он пытался осуществить в ночь пиршества в его шатре в Эль-Зариба, где он из загадочных соображений поделился с эмиром Мирзой своими открытиями, касавшимися будущего Константинополя.

Князь вновь окинул мысленным взором план, ради осуществления которого покинул Чипанго. Если не удастся осуществить его руками магометан, возможно, христиане окажутся сговорчивее. Обращаться к мусульманскому миру надлежит через калифа, который, скорее всего, находится в Египте; именно поэтому князь в свое время и предпринял странствие вниз по Нилу из Каш-Куша. Если же придется прибегнуть к помощи христиан, в союзники он возьмет Константина. Таков, в самом общем смысле, был замысел, осуществлением которого он занимался.

Впрочем, ко всем этим возможностям добавилась еще одна, о которой сейчас самое время поговорить.

Читатель уже достаточно осведомлен о том, каким именно занятиям князь предавался охотнее всего. Речь шла о международной политике и связанных с нею войнах. И пусть даже последние и не составляли его осознанной цели, но именно к ним по большей части и приводили его действия. Ради одного лишь удовольствия — посмотреть, как воины встают лицом к лицу со смертью, которая непостижимым образом обходит его самого стороной, — он не вступал в сражение до момента перелома, а после этого кидался в самую гущу схватки.

Кроме того, у него был свой особый способ развязывать войны. Он заключался в том, чтобы наказывать других за провал собственных начинаний. За его неудачи кому-то всегда приходилось расплачиваться. Тем самым он утешал свою уязвленную гордыню.

Изобретая способы осуществления своих замыслов и заводя необходимые для этого знакомства, он всегда заранее выбирал инструменты подобного наказания.

В качестве наглядного примера его образа действий приведем тот замысел, осуществлением которого князь занимался в данный момент. Если не удастся подвигнуть калифа на то, чтобы он встал во главе реформ, князь обратится к Константину; если и император ответит отказом, он заставит того поплатиться, причем князь уже знал, как именно. Едва после прибытия из Чипанго он разобрался в политических хитросплетениях мира, в который вернулся, ему стало ясно: отмщение отказавшему ему греку он осуществит руками Магомета.