Это «может быть», такое дорогое для философов, ободрило Гренгуара.
– Знаете вы, что такое дружба? – спросил он.
– Да, – отвечала цыганка. – Это значит быть братом и сестрой. Это две души, которые соприкасаются, но не сливаются; это два пальца на руке.
– А любовь? – спросил Гренгуар.
– О, любовь! – сказала она, и голос ее задрожал, а глаза блеснули. – Это когда два существа сливаются в одно, когда мужчина и женщина превращаются в ангела. Это – небо.
В то время как уличная танцовщица говорила это, ее лицо просияло чудесной красотой, поразившей Гренгуара. Красота эта вполне гармонировала с восточной экзальтацией ее слов. Ее невинные розовые губки улыбались, чистый, ясный лоб минутами затуманивался мыслью, как зеркало от дыхания, а из-под опущенных длинных черных ресниц разливался какой-то особенный свет, придававший ее лицу ту идеальную красоту, которую впоследствии нашел Рафаэль в слиянии девственности, материнства и божества.
– Каким же нужно быть, чтобы вам понравиться? – продолжал допрашивать ее Гренгуар.
– Нужно быть мужчиной.
– А я? – спросил он. – Что же я такое?
– Мужчиной с каской на голове, со шпагой в руке и золотыми шпорами на ногах.
– Так, – сказал Гренгуар. – Значит, без коня нет и мужчины? А вы любите кого-нибудь?
– Любовью?
– Да, любовью.
Эсмеральда с минуту задумалась, а потом сказала с каким-то особым выражением:
– Я скоро узнаю это.
– Почему же не сегодня вечером? – нежно спросил поэт. – Почему не меня?
Она серьезно взглянула на него:
– Я могу полюбить только такого человека, который сумеет меня защитить.
Гренгуар покраснел и принял к сведению эти слова. Она, очевидно, намекала на то, что он не помог ей спастись от опасности, которой она подвергалась два часа тому назад; ошеломленный переживаниями странной ночи, он совсем забыл об этом. Теперь лишь он ударил себя по лбу.
– Мне следовало прежде всего спросить об этом! – воскликнул он. – Простите мне, пожалуйста, мою глупую рассеянность. Скажите, как удалось вам вырваться из когтей Квазимодо?