Боги

39. Наточил я свой топор…

От мирной и милой Деметры прилетело и царю Фессалии, Эрисихтону. Правда, ему уже за другое и по-другому.

Эрисихтон страдал частой болезнью элладских царей – навязчивой идеей. С какой-то радости ему непременно втемяшилось срубить столетний священный дуб в роще Деметры. Очень может быть, что царь втихомолку увлекался рубкой деревьев и время от времени устраивал для себя царственный лесоповал. То есть, столетний дуб для Эрисихтона был все равно что для Зевса – очень красивая нимфа или для Гефеста – новый набор кузнечных инструментов (помешательство вплоть до эротических снов и обильного слюноотделения).

Надо сказать, Эрисихтон вообще не очень почитал богов, а Деметру – в особенности, так что вскорости навострил топор и радостно побежал рубить деревце в рощу.

Намеки, что, мол, сублимировать неудачи в личной жизни не с топором надобно, царь пропустил. Слуга, который осмелился что-то вякнуть о живущей в дубе дриаде-любимице Деметры, доизложил мысль уже в царстве Аида…

– Да если б это была б сама Деметра – я б и ее срубил! – выдал царь с претензией на историчность, после чего взялся за топор – и полетели щепки.

Рубка проходила с эффектами хоррора типа кровотечения из коры (дриада же!), но царя такие мелочи не волновали, он работал со скоростью средней бензопилы и за несколько часов дуб таки «уговорил». Прибежавшие дриады обнаружили пенек и довольного Эрисихтона, восскорбели на то и на другое и наябедничали Деметре.

Деметра, не желая запускать в леса еще одну маньячную рысь, решила действовать осмотрительнее. Она послала одну из дриад за богиней голода.

Богиня голода отыскалась, разумеется в горах Кавказа (да, правда, где ей еще жить?!) и была растрепана, худа и носата. По приказу Деметры она заявилась к Эрисихтону, поприветствовала его коротким: «Вах… огрэбешь, да?» – и вдохнула ему неутолимый голод (по более приземленной версии – заразила божественными глистами).

Эрисихтону резко стало не до вырубки лесов. У него появилась новая навязчивая идея «чем больше жрешь – тем больше хочется». За короткое время беспросветкой жрачки состояние царя ушло на ветер, а единственная дочь – и та оказалась проданной в рабство. Дочка, правда, получила от Посейдона дар принимать любой облик, а потому из рабства регулярно сбегала: то птицей, то лошадкой, то коровой. И возвращалась к папе, который опять продавал ее в рабство (можно было подумать, что дочь дура… а на самом деле она вот так успела нехило попутешествовать и свет повидать).

Под конец Эрисихтон начал потихоньку заниматься самоедством… в прямом смысле. И, разумеется, помер от такой практики в ужасных муках.

Из непроверенных источников

Некоторые подземные болтуны передают, что Аид, встретив Эрисихтона под землей, заметил:

– Ну, идею насчет того, чтобы Деметру… топором – это я понимаю и одобряю… но еды ты таки не получишь.

40. Откуда берутся Адонисы

Сколь бы ни был увлекателен вынос богами непочтительных смертных, все же когда сцеплялись сами боги, в особенности – богини, это еще интереснее. Интриги, пакости и изобретательные подставы лились рекой – куда там мексиканским сериалам!

История Адониса, кстати сказать, началась вполне в традициях этого самого сериала. Некая царевна Смирна внезапно зазналась и объявила, что дочь ее красивее самой Афродиты. Гремучий коктейль «имбецильность + неумение держать язык за зубами» дал привычные результаты: Афродита обиделась (ТАК на нее батон еще ни разу не крошили!) и послала к строптивой царевне Эрота с приказом влюбить ее во что-нибудь чудовищное. Пока божок любви перебирал в уме названия монстров, ему случайно на глаза попался отец Смирны… «Уй, ну и рожа! – содрогнулся посланец Афродиты. – Ну, хоть далеко ходить не надо», – и извлек из колчана соответствующую стрелу.

Смирна оказалась девушкой решительной. Влюбившись в папу, она возжелала быть поближе к объекту страсти, а потому спаивала оный двенадцать дней и, соответственно, двенадцать дней по ночам достигала желаемого. На тринадцатый день спиртное впрок не пошло, печень царя воспротивилась насилью и в приступе острой «белочки» он схватился за меч.

Афродита, конечно, не могла пропустить веселья. Смирна, объятая страстной любовью к отцу, и сам отец, объятый не менее страстным желанием прибить блудницу на месте, бегали по дворцу, визжали дуэтом, пугали слуг и вообще, всячески радовали тонкую натуру богини любви. Правда, со временем становилось все очевиднее, что царь, желающий оборонять от дочери честь и печень, бежит все-таки быстрее.

«Сейчас прольется чья-то кровь, сейчаааас…» – поняла Афродита. Дурную царевну срочно надо было спасать: в планах у богини не было мочилова, да и кишки на полу дворца смотрятся жуть как неэстетично.