– Целка, да? Ты че, с-с-сука? Ты кого наебать-то решила? – тихо, даже ласково прошипел Ахмет, буравя бабу странно почерневшими глазами. – Попасть хочешь, да? За наебалово?
У бабы побелела морда и забегали глаза – попытка прямого обмана покупателя могла дорого ей обойтись. Не долго думая, она с визгом вцепилась товару в волосы, вереща что-то на тему «блядь, да когда нагуляла, да сколько жрачки одной извели на тебя», и еще много чего такого, что в таких случаях положено орать. Жирик с Ахметом дружно заржали, пока товару не начала угрожать потеря внешнего вида.
– Э, мать, да все, все, отмазалась! Верим, верим, только отстань от девки, слышь! – задыхаясь от смеха, попытался урезонить бабу Жирик.
– То есть все, мальчики, забираете? Ну и хорошо, как договаривались, да? Сотенку – и разбежались? – мигом сориентировалась баба, поняв, что за попытку наебалова никто ее подтягивать не собирается.
Мужики опять сложились пополам, кашляя и сморкаясь:
– Не, во сука, а! Ты понял, нет?!
– Бля, едва с пики соскочила – и смотри-ка, опять буровит – «как договаривались»! Да, может, она у тебя уже с начинкой чьей-то ходит! «Целка»!
– Да, на терки брать такую надо, всех разведет!
– Мальчики, чево ржете-та? Давайте рассчитываться, а то ржать-то долго можно… – неосторожно вклинилась баба, решив ковать, пока горячо.
– Сотенку, говоришь… – снова наставил на бабу свою отработанную маску Ахмет. – Слышь, Кирюх. Ты здесь толкуешь[140], как на твоем базаре наебалово отбивают?[141]
– Да базару первый день, нет еще заположняка. Ахмет, а как на торжках было?
– Ну, когда как. Обычно тот, кого кинуть пытался кто, сам назначает. Обчество только смотрит, чтоб без махновщины[142], или сами договорятся, или весового, бывает, подтянут – он и предложит. Если фуфлыжник[143] не залупается, то легко может съехать – по половинке разойдутся[144], и хорош. А так по-разному бывает. Когда и на ножи фуфлогонов ставят, – назидательно глядя на бабу, доложил Ахмет. – Вот в данном случае я бы половиной дал отъехать. Борза мать, конечно, как трамвай, но хоть насмешила.
– Короче, так. В честь, это, первого дня работы моего базара я тебе… – запнулся Кирюха, подыскивая выражение.
– Назначу половину штрафа, – закончил Ахмет.
– Не. Пусть возьмет, как договорились. Че ты там говорила, мужик болеет? Пусть возьмет свою сотку. Рассчитайся, Ахмет.
Баба причитала, накликая Кирюхе долгих лет, здоровья и всякого прочего, одновременно увязывая в платок выщелканную полусотню семерок, не забывая качать пули в гильзах и проверять лак на капсюлях.
– Так, за десять семеры четырнадцать пятерок нынче дают, значит… Ага, значит, тебе рожок ровно еще остался. Пошли, получишь.
Баба обернулась к успевшей одеться девке, затормозила ненадолго, нервно жуя губы. Подбежала, снова замерла, словно не зная, что сказать. Потом, решившись, неловко притянула ее к себе, клюнула в щеку:
– Ну, вот как оно… Счастливо тебе, Машка, не поминай лихом, что мамке твоей обещала, сделала. Помни добро-то, поняла? Это последнее дело, кто добро не помнит. Ну, все… – дернулась было за ждущим в дверях Ахметом, снова вернулась: – А ну, курточку, курточку-то скинь, тебе уж… – и, словно обращаясь ко всем присутствующим, громко бормотнула: – Курточка вам че, а младшенькому еще сгодится, сгодится…
– Так ведь Гришка ж… летом еще… – тихо, словно про себя, недоуменно спросила девчонка.
ebooksa