— Ясно. — Пайе обернулся к Полю: — Вам лучше остаться с обозом.
— Ну уж нет! Я не для того…
— Как хотите! — Капитан приподнялся в стременах. — Вперед. И смотреть в оба.
Легионеры входили в «столицу» с оружием на изготовку, они могли, нет, они хотели немедленно вступить в бой, а их встречала тишина, с полным правом называвшаяся мертвой. Чадили уголья на месте сгоревших хижин, нареза́ли в небе круги падальщики, лениво гнал вдоль «виа принципалис» пыль несильный ветер. Дым и пряный аромат близкой саванны пока глушили запах мертвечины, а кровь успела свернуться и почернеть.
— Выставить посты, — хрипло, кажется, сегодня охрипли все, велел Пайе. — И со стороны озера тоже. Первый взвод со мной. Кайфах, ты со своими — тоже. Остальным прочесать деревню. Меньше чем по трое не ходить. Искать выживших, искать следы, искать… все, что даст понять, какая чертовщина здесь творилась.
Фыркали и прижимали уши, переступая через тела, лошади, кривлялись короткие уродливые тени, порой с небес раздавался резкий птичий крик. Дорога была знакомой и единственной. От похожего на бутылку дерева к «Пале-Роялю». На полпути капитан не выдержал, закурил, и именно поэтому Поль выдернул руку из кармана, в котором держал портсигар.
Ехали молча, кто-то глядя прямо перед собой, кто-то — опустив глаза, но Дюфур заставлял себя смотреть и запоминать. Получалось с трудом, хотя за спиной медика-недоучки остался анатомический театр, а в начале репортерской карьеры он видел трупы и «постарше», и пострашнее. Но не десятками на залитой равнодушным солнцем земле и не вперемешку с располовиненными козами и псами.
Противно заскрипела на ветру запутавшаяся в опаленных ветвях старого дерева плетенка, и тут же хрипло, грубо и при этом по-детски растерянно выругался здоровенный легионер — рядом с очередным пепелищем лежал безголовый хабашит в щегольских сандалиях, может быть, тот самый, а может, и другой, но он пытался драться — темная рука сжимала какое-то железо… Бедняга! Внезапно журналист понял, что крестится — впервые за чуть ли не двадцать лет, но, похоже, этого никто не заметил. Через дорогу черепахой проползла хищная тень. Почему грифы, или как их там, не спускаются? Дым?
В пыли что-то тускло блеснуло, что-то выпуклое и светлое… Не глина и не стекло… Остатки черепа с ограды. Бывшей ограды — столбы повалены, черепа-талисманы разбиты, осколки белеют на утоптанной земле, рядом нелепыми дохлыми змеями скорчились слоновьи хвосты. У входа обезглавленные тела стражей, их смешные ружья валяются рядом. Кто-то проверяет: «Успели выстрелить, капитан. Может, в кого и попали».
Внутрь «Пале-Рояля» первыми проскочили хасуты и через полминуты вышли, цокая языками: там тоже — всех. И голову старейшине снесли. Один со знанием дела уточнил: «Очень хорошо отрубили, ровно, одним ударом. Очень, очень умелая рука была».
— Какая бы рука ни была, от этой «хорошо отрубленной» ответов не дождешься, — натужно пошутил Дюфур. — Но я бы с вашего разрешения все-таки глянул.
— Умеете вы удивить. — Пайе запустил окурком в хвост-змею. — Признаться, думал, вас вывернет наизнанку.
— Если меня и выставили с медицинского, то уж никак не за слабый желудок. Обратили внимание на раны? Что скажете?
— Хасуты правы, мастера орудовали: ни у одного покойника нет двух ран, каждого с первого удара валили. И сабли слишком хороши — обычной здешней железякой
— Но лошади не кованые, — подхватил Поль, — значит, не колбасники и не наши друзья хасуты.
— И мне так думается. Аксумиты с хабашитами верхами не горазды, про гаррахов и говорить нечего. Что, репортер, хороший материал?
— Завязка великолепна, но в конце неплохо бы ублюдков поймать. Так я могу войти?
— Идите, позже я к вам присоединюсь. Тома, проводи мсье.
В прошлый раз Поля больше всего поразило, что сидели не на полу или каких-нибудь шкурах, а на обыкновенных, хоть и жутко скрипучих, табуретках. Табуретки уцелели, а вот хозяева… Палачи первых Клермонов и механики Первой Республики обзавидовались бы сноровке убийц из саванны.
Поль заставил себя тронуть обезглавленное тело в богато расшитой рубахе с широкими рукавами — таких он здесь больше ни на ком не видел. В остальном гаррахский царек ничем от своих соплеменников не отличался, разве что был малость поупитанней. А вот глаза журналист запомнил, настороженные глаза на преисполненном чувства собственной значимости лице. Гаррах прижимал руки к груди, вздыхал и объяснял, что саванна большая, иди куда хочешь, а про Тубана он только слышал. Все слышали. Жестокий этот Тубан был и подлый, но давно. Очень.