Феномен

— Ты же о себе беспокоишься. Здесь все доказательства как на ладони, они быстро поймут, что это ты все подстроил, — Бузунов ступил еще на ступеньку выше. — Ты меня знаешь. Я в чужие дела не лезу. Хорошо понимаю, почему ты это сделал. Не знаю, как я бы поступил на твоем месте. Но ты должен понять, что стоит на кону. Вот что мы сделаем: о звонке ты умолчишь, никто ничего не узнает, я попрошу своих, чтобы заглушили связь с самолета, а когда все закончиться я верну тебе это.

— Там же живые люди.

— На земле тоже живые люди. И я не собираюсь размениваться их жизнями, полагаясь на мизерный шанс, что вся эта история со звонком не подстроена. Эта операция должна выглядеть для общественности как идеально спланированная и продуманная. Все останутся в выигрыше.

Максимов промолчал, но молчание это было согласием.

— Ничего личного.

Бузунов ушел, оставив Максимова со своими мыслями.

В Брифинговую он опять пришел последним. На этот раз всех лишних убрали, в кабинете был только Молоков и Гульнар Аббасовна. Бузунов стоял, опиравшись на здоровую ногу и листал папку. Не ту, другую.

Максимов занял свободное место. На Бузунова он старался не смотреть. Руки пришлось спрятать под стол, чтобы унять дрожь.

— Начнем, — заговорил Молоков. — Николай Валерьевич, вы установили визуальный контакт?

Молоков стал несколько зажат и явно пытался это скрыть. Бузунов повернул стройную грудь к начальнику и заговорил громко:

— Летчик, который прямо сейчас преследует цель, сообщил, что окно кабины пилотов забрызганы красной жидкостью, предположительно кровью.

Гульнар Аббасовна закрыла глаза и выдохнула в ладонь.

Телефон завибрировал в кармане Максимова. Если это Долгин, то он опоздал.

— В кабине нет никаких признаков движения. Есть все основания полагать, что самолет подвергся захвату террористов. Учитывая, что связь до сих пор так и не была установлена, я и мои советники уверены, что их целью является попытка использования лайнера для уничтожения наземной цели государственного назначения. Уверен, что самолет должен быть сбит в ближайшие минуты. Летчик готов и ждет приказа.

Молоков скрестил пальцы и смотрел в стол.

Максимов не слушал, погрузился в воспоминания. Две тысячи первый год, двадцать первое апреля, если быть точным. Красноярское утро у аэропрта выдалось морозным, накануне выпал снег. Зима никак не хотела отпускать законные сибирские владения. Наперекор весеннему солнцу, уже проснувшиеся тонкие ростки первой зеленой травы покрылись пушистой белоснежной шубкой. Дул сильный ветер, люди шли с покрасневшими лицами. Это был последний день, последние несколько часов на родной земле. Уже к вечеру он будет распаковывать вещи в служебной квартире в одном из спальных районов Москвы, а в понедельник заступит в новую должность. Его мечта стала ближе еще на один шаг. И должен бы он чувствовать радость, но с трудом сдерживал слезы. Близнецы приехали проводить его. Они еще так молоды, хотя и желают казаться взрослыми. Каждый перетягивает канат на себя, доказывает свою точку зрения. Два в одном, орел и решка. Они уже не так похожи как раньше, когда отличал их Максимов только по часам на разных руках. Если бы Максимов знал тогда, что случиться, сказал бы в напутствие совсем другие слова. Что-то вроде: они должны держаться вместе, во что бы то ни стало стоять друг за друга горой, ведь никого у них нет роднее и важнее друг друга, как две половинки одной души, пусть совсем разных половинки, они должны быть неразрывны. Но тогда он думал только о себе, и в последующие годы, когда наблюдал, что братья отдаляются друг от друга, продолжал безответственно молчать.

— Владимир Иванович, вы меня не слышите?

— Да, — Максимов очнулся.

— Может быть, у вас есть дела поважнее, чем неуправляемый самолет в небе над Россией?

— Нет, простите.