– Ну и что? – Свердлов невозмутимо повел кожаным плечом. – Я лично не нахожу пока никаких несоответствий.
– Не находите? Ладно, читаем дальше!
– Владимир Ильич, я же сказал, это черновики, – еще раз повторил Свердлов и нервно закурил.
– Яков, знаете, как это называется? Халтура! В одной руке зонтик, в другой портфель. А оружие она во рту держала? И дальше, там про какие-то гвозди, стельки. Ну что вы дымите и молчите? Объясните мне, главному персонажу сей исторической драмы, почему у опытной матерой террористки, которая от лица партии правых эсеров пришла меня шлепнуть, в ботинках были гвозди?
– Владимир Ильич, видите ли, когда ее привели в районный комиссариат, она сразу разулась, попросила что-нибудь положить в ботинки, пожаловалась, что изранила ноги гвоздями. Ну и какой-то красноармеец дал ей несколько бланков вместо стелек. А потом при повторном обыске на Лубянке нашли эти стельки и арестовали всех сотрудников комиссариата.
– Молодцы! Отличная работа! И что, сотрудники так и сидят? Или их уже выпустили?
– Конечно, Владимир Ильич, всех выпустили.
Ленин хмыкнул и опять уставился в бумаги.
– Всех. Замечательно. И лиц, задержанных на квартире номер пять, в доме десять по Большой Садовой, тоже выпустили? Ну, да, я вижу.
Он захлопнул папку и раздраженно отбросил ее прочь.
– Архиглупо, архинебрежно! Запомните, Яков, этой безобразной халтуры я никогда не читал, в глаза не видел!
Свердлов хотел сказать еще что-то, но не успел. Ленин опять захохотал, замахал рукой.
– Все, идите, Яков, унесите это от меня подальше, иначе помру от смеха!
Свердлов взял папку со стола, сверкнул своими пенсне.
«Да, я знаю, меня здесь не должно быть», – хотел сказать Федор, но, разумеется, промолчал.
– Ушел, сволочь, – пробормотал Ленин, когда закрылась дверь, – и не куда-нибудь, а в мой кабинет. Засел там, как у себя дома, устроился основательно, с комфортом, распоряжается, руководит в свое удовольствие, Бончу сказал: видите, и без Ильича отлично справляемся. А Бонч, верный мой дружок, конечно, прибежал мне об этом доложить, чтоб поднять настроение. Троцкий заигрывает с англичанами, с американцами, у него своя отдельная игра, хитрая, умная. Соломку подстилает, чтоб мягче падать.
Он снова засмеялся, громко, на высоких нотах. Смех был похож на истерику. Но стих через минуту, когда в комнату вошла Крупская.
– Володя, что? Что опять случилось?