Внезапно каленая молния разверзла небо надвое −фельдшер замер.
Высветилась бухта, прибрежные унылые дюны, притихшая в тревожном сне далекая крепостная стена. Но Петр Карлович углядел и свое зерно − решетчатые кладбищенские ворота, до которых было рукой подать.
Гром ухнул чуть погодя. Всесотрясающий грохот долго перекатывался по жести неба, дробил ее, пригибая Кукушкина к могилам.
Зачастили первые тяжелые капли дождя. Он поднял воротник, нахохлился и едва не уперся лбом в склеп, сложенный из кирпича.
Очередная молния острым зигзагом разорвала саван ночи. В трех саженях от себя Петр Карлович узрел… зловещую фигуру в черном плаще.
Призрак, наклонившись, скрылся в склепе. Все померкло в самом Кукушкине: ровно жила огнем свеча, да вот нахлобучили медный гасильник.
Из склепа, как из преисподней, донеслись приглушенные голоса.
Лекаря забила лихоманка. Ноги вдруг против воли двинулись к склепу, будто какая-то гиблая нечисть вселилась в него и заставила двигать члены. Почти в беспамятстве он прильнул щекой к кирпичу.
− Ты видел его, Ноздря? − послышался властный, с нажимом, голос. Ухо фельдшера резанул заметный акцент.
− Не слепой.
− Так какого черта? Бумаги где? Они как пить дать у него!
− Он был не один. Кончать других уговору не было. Тут не каторгой, петлей пахнет. Лучше ответствуй по совести, Гелль38, он это али нет?! Сходство его с родителем не зрю.
Склеп замолчал, будто вымер, а потом шепнул с ледком:
− Будь покоен − он. На Библии клянусь! − и чуть позже в догонку глухо-глухо: − Рука-то не дрогнет? Брат ведь он тебе кровный…
− Хоть бы и кровный − не велика честь. По крови и зверь в родстве. По духу − токмо человек. У меня с этим сучьим семенем свой расчет!
− Ну-ну, не шуми, − ласково, как ребенку, ответил тот, кого называли Геллем. − Смотри, сынок, не сидеть бы на бобах… И тише, тише!
− Кого боишься? − с насмешкой огрызнулся Ноздря.
− Заткнись! И у могил есть уши. Знай, здесь задаю вопросы только я! − голос с акцентом зашипел: − А теперь запоминай: на это дело он снимется с якоря под иным именем… Это уж точно, как трубку набить.
− Ты клянешься? − бас дрогнул.
− Слово моряка. Я скорее дам руку отсечь, чем нарушу его, сынок.