– Шарлотта! – донесся мамин голос.
Она поспешно надела халат, думая: «Господи, кажется, будет истерика!» И вышла из-за ширмы.
– Мы просто с ума сходили от беспокойства.
Вслед за ней в комнату вошла Мария с написанным на лице негодованием и стальным холодом во взгляде.
– Ну а теперь ты видишь, что я дома живая и здоровая, так что уже можно перестать волноваться.
Мать побагровела.
– Ты еще смеешь дерзить, несносная девчонка! – взвизгнула она и, шагнув к дочери, влепила ей звонкую пощечину.
Шарлотта отшатнулась и тяжело опустилась на кровать. Она была в шоке, но не от пощечины, а от одной лишь мысли, что такое возможно. Мама никогда прежде не поднимала на нее руку. И оттого это ощущалось больнее любых тычков и ударов, полученных в бесновавшейся толпе. Она перехватила взгляд Марии, и от нее не укрылось довольное выражение лица гувернантки.
Взяв себя в руки, Шарлотта процедила:
– Этого я тебе никогда не прощу.
– Ты? Это ты-то не простишь меня? – Зашедшись от злости, мать заговорила по-русски. – Ты, стало быть, думаешь, я сама запросто прощу тебе участие в бесчинствах перед Букингемским дворцом?
– Откуда ты знаешь? – выдохнула в испуге Шарлотта.
– Мария видела, как ты маршировала по Мэлл вместе с этими… Этими суфражистками! Мне так стыдно! Одному Богу известно, кто еще тебя там заметил. Если слухи дойдут до короля, нам всем откажут в приеме при дворе.
– Понятно. – Шарлотта все еще переживала полученную пощечину и добавила ядовито: – Так тебя волновала не моя безопасность, а только семейная репутация?
Мать выглядела растерянной и уязвленной. Влезла Мария:
– Мы, естественно, беспокоились и о том и о другом.
– А тебе, Мария, лучше бы помолчать, – сказала Шарлотта. – Ты уже достаточно наболтала своим длинным языком.
– Мария поступила абсолютно правильно, – вступилась мать. – Как она могла не сообщить мне о подобных вещах?
– Значит, ты не считаешь, что женщинам следует предоставить избирательное право?
– Разумеется, нет, и ты должна думать точно так же!