Леонтий Византийский. Сборник исследований

Итак, заключая весь этот краткий обзор полемической деятельности Леонтия, можно без всякого преувеличения сказать, что наш автор не только по преимуществу, но и в исключительности был богословом-полемистом. Свою полемику он направлял главным образом против современных ему еретических и сектантских движений в Восточной Церкви, преследуя одну цель — воссоединение отделившихся с Церковью. При этом он стоял на почве строго церковного учения, данного в основных источниках: Священном Писании, соборных определениях и толкованиях знаменитых Отцов и Учителей Церкви. В этом отношении совершенно справедливо считать Леонтия и православным апологетом, ревниво отстаивавшим честь и достоинство Православной Церкви и православного учения против всяких нападок со стороны иноверных и инославных. Нам думается, что даже и для настоящего нашего времени не потеряла своего значения эта полемико-апологетическая деятельность Леонтия. Если не только ничего нельзя иметь против, но и вполне нужно согласиться с положением, что «самой главной, самой неотложной задачей современного богословия должно быть возможное раскрытие и постижение Божества в Спасителе мира Иисусе Христе», [1166] то осуществлению этой задачи весьма может служить Леонтий Византийским своими литературными трудами, в которых преследуется одни цель — утвердить истину Божества Спасителя, разумно понять и изъяснить ее, насколько это доступно человеческому ведению и посильно человеческому слову. Как известно, в современном христианском обществе весьма ощутительно дают о себе знать попытки реформировать православную христианскую догматику в направлении протестантского богословия, уже почти вполне перешедшего от несторианской концепции о Лице Иисуса Христа. Это движение особенно ярко сказывается в пропаганде наших рационалистических сект, инспирируемых, несомненно, заграничными идеями, коварно выдаваемыми за чисто евангельское учение. Напору этого отрицательного, вредоносного движения можно противодействовать, несомненно, только одним способом — всяческим содействием православному пониманию нашей православной христологии, покоящейся на неизменном Вселенском Предании и святоотеческом учении. Многие из нынешних христиан мучаются над различными вопросами и Лице Христа, возникающими в их головах то под влиянием собственного скепсиса, то под тлетворным веянием злокачественной литературы и всяких непризнанных учителей. Эти христиане имеют полное право на удовлетворение своих исканий, на разрешение своих недоумений. Одного нужно желать, чтобы они утоляли свою жажду истины не из сухих колодцев, а из источников воды живой. К таким источникам мы смело можем отнести и труды Леонтия Византийского, ибо в них предлагается образец здравого учения, которое... во Христе Иисусе (2 Тим 1:13).

РАЗДЕЛ III.

Сравнительная оценка литературной деятельности Леонтия Византийского

Глава 1

Общий взгляд на богословское учение Леонтия Византийского. Его относительная неполнота и односторонность. Критические замечания относительно христологии Леонтия: рационализм в аргументации, который, однако, нельзя считать аристотелизмом и схоластинизмом; непоследовательность в терминологии, неточность и неясность в изложении. Все указанные недостатки не обесценивают высокого значения литературных трудов Леонтия, которые были в VI в. последним словом богословской науки.

В третьем и последнем разделе нашей работы мы ставим себе такую задачу — дать сравнительную оценку литературной деятельной и Леонтия Византийского. Необходимость такой оценки постулируется для нас, во-первых, критическим отношением к изучаемому нами автору; во-вторых, сознаваемым долгом — представить этого автора с исчерпывающей полнотой всех вопросов о нем и, в-третьих, с основательностью выяснить надлежащее церковно-историческое положение и значение нашего автора. Эта оценка должна коснуться двух сторон литературной деятельности Леонтия: внутренней, или идейной, и внешней, или формальной. В первом отношении нам уже приходилось отмечать недостаточную полноту в изложении нашим автором богословских вопросов. Леонтий — христолог в узкоспециальном смысле этого слова. Конечно, христология по существу своему затрагивает всю догматическую систему христианства, ибо составляет главный центр этой последней, как и Христос есть высшим центр христианской религии. В силу такой органической связи христологии с христианской догматикой вообще Леонтий мог бы шире раздвинуть рамки своего исследования и углубить его более детальным обсуждением высших богословских вопросов, как это делали, например, Свв. Отцы IV века, как делал свт. Кирилл Александрийский. Леонтий же предпочел замкнуться в тесном кругу собственно христологических вопросов, и потому вполне естественно, что его богословие получило некоторую специализацию и относительную неполноту. Но и в этой специальной области, в его христологии, наблюдается некоторая односторонность. Так, собственно вопросами второго члена Символа веры наш автор не занимается, считая их достаточно исследованными и вполне разрешенными. Он избирает для себя вопросы, связанные с третьим членом того же Символа, вопросы о Воплощении Иисуса Христа, об образе соединения во Христе Божественной и человеческой природы. В результате получается то, что если вследствие неполноты объема догматического учения у Леонтия мы лишены возможности составить себе ясное представление о его богословской системе и вообще обо всех его богословских воззрениях, то вследствие односторонности в христологии мы не можем иметь также полной христологической системы нашего автора и должны удовлетвориться тем специальным отделом, на котором сосредоточился Леонтий.

Теперь поставим вопрос: насколько обстоятельно и детально разработан у Леонтия сам его христологический отдел? Здесь, прежде всего, мы должны констатировать тот несомненный факт, что ничего собственно нового, оригинального Леонтий не внес в православную христологию по сравнению с тем, как она излагалась более ранними богословами. Исключение составляет не им введенный, но им примененный к христологии термин ἐνυπόστατον «воипостасное», в котором нашел себе весьма счастливое разрешение вопрос о quomodo «образе существования» человечества во Христе, породивший столько волнений в Восточной Церкви. Хотя мы и не можем пожаловаться на недостаточность каких-либо сведений в этом христологическом разделе богословия у Леонтия, однако едва ли кто почувствует и полное удовлетворение этим отделом. Причина этого в том, что наш автор в своих трудах отдается исключительно одним полемическим состязаниям со своими противниками, причем разбивается на множество мелких вопросов иногда не столько догматическою, сколько логического характера и нигде не дает нам цельного и полного изложения своих богословских взглядов. Обыкновенно он заменяет такое изложение собранием извлечений из сочинений Сна Отцов и Учителей Церкви, с которыми он вполне солидарен, и предоставляет, таким образом, самому читателю строить те или иные заключения о настоящих его воззрениях и убеждениях. Нельзя не подивиться в этом случае величайшей скромности и смирению Леонтия, так тщательно скрывающего собственный авторитет и старающегося всюду заменить себя более яркими и бесспорными величинами. Для успешности его полемики это, несомненно, принесло великую пользу, но нельзя, с другой стороны, и не посетовать о тех затруднениях, в которые поставлена этим церковно-историческая и богословская наука, лишенная прямых и положительных данных для характеристики богословского учения Леонтия Византийского.

Посмотрим теперь, как определился Леонтий во втором отношении, во внешне-формальном изложении своего богословского учения, в отношении аргументации, терминологии и стиля вообще. Здесь мы встречаемся сразу же с несколько иной постановкой дела, нежели та, которая была принята у прежних церковных писателей и богословов. Именно эти последние в большинстве [1167] излагали богословие вообще и христологию в частности на основании свидетельств Священного Писания, для чего пускались в широкие экзегетические толкования, и если трактовали о Лице Иисуса Христа, то, более имея в виду Его Божество, призывали к познанию Его через веру; и если доказывали Его Воплощение, то, исходя из идеи спасения человека, аргументировали более сотериологическими, а не рационалистическими данными. Леонтий изменяет этим традиционным методам и отдает видимое предпочтение доказательствам рационалистического характера. При этом и сам рационализм его носит особый отпечаток логизма или диалектики, в которой главная сила полагается не столько в философских соображениях и основаниях, сколько в силлогистическом построении речи. В такой форме повторяющихся силлогизмов у нашего автора написаны все сочинения за исключением разве что двух: De sectis и Adversus fraudes Apollinaristarum.

Чем же объясняется это решительное вступление Леонтия на новый путь христологической аргументации? Не тем, как мы думаем, что сам автор наш особенно тяготел к такой аргументации, но скорее тем, что вызывался к этому своими противниками, которые свидетельства Священного Писания извращали и перетолковывали по-своему, а свидетельства святоотеческие бесцеремонно подделывали и всячески подтасовывали. [1168] При таком положении для православных богословов оставалось одно средство для борьбы с сектантами, это — научными и чисто рациональными аргументами. Но сектанты стремились обезоружить православных и в этом отношении. Они стали составлять сборники силлогизмов, которыми имели и виду поставить православных полемистов в безвыходное положение, указать на их самопротиворечивость и тем принудить к согласию со своими положениями. Леонтий во многих местах своих сочинений приводит, разбирает и опровергает такие хитроумные силлогистические построения сектантов. [1169] Вот почему мы и видим, как в своих сочинениях наш автор весьма часто пускается в словесные турниры со своими противниками, ловит их на словах, уличает в недобросовестных приемах полемики, вдается в диалектические тонкости, и логические и философские рассуждения, иногда имеющие мало связи с богословием. Так, он нередко трактует о значении имен, [1170] рассуждает о синонимах, метонимах и паронимах [1171] и многих таких терминах, значение которых впервые разъяснено в логике Аристотеля. [1172] С той же целью нередко Леонтий прибегает к категориям, [1173] этим точным и общепризнанным понятиям, которые сдерживали разнузданную мысль противников строго определенными терминами и отрезали им путь к уверткам и отступлению. В том же случае, когда противники упорно не хотели признать свои положения ложными и вопреки здравому разуму настаивали на них, тогда наш автор пускал и ход против них их же собственное оружие — это логический прием, называемый reductio ad absurdum (πρὸς τὸν ἄτοπον) «приведение к нелепости». Образцов такого рода логики и диалектики у Леонтия очень много. Наудачу приведем один-два из них.

«Вы говорите то как бы о совершенно различных природах, отделяя природы от ипостасей, то как бы признавая, что из смешанных природ стала одна природа Божества и плоти. Если было время, когда они не были соединены, то кто подумает, что они были как бы совершенно разделенными? Если же мы знаем, что единение Слова существовало вместе, когда существовало и человечество, каким образом они не были никогда между собой в положении разделенных? Итак, в мысли можно разделять природы, но не в действительности. И это — после соединения, а не прежде, ибо получить разделение прежде соединения есть абсурд (ἄτοπον): нельзя лишиться того, чего не имеешь». [1174] Или еще: «[Несториане] говорят, что не одно и то же то, что считается одним по единению (τῇ ἑνώσει), и что — одним по природе (τῇ φύσει). Но если, — отвечает Леонтий, — не одно и то же, а по одному — одно, по другому иное, то почему будет это же самое одним и двумя, одним по единению, двумя по природам, если же не так, то будет то же самое и по тому же самому и единосущным и иносущным, и одной природы и не одной природой, что может быть глупее (ἀτοπώτερον) этого?». [1175]

Нередко Леонтий так направляет свою аргументацию, что одним выводом парализует целый ряд тезисов своих противников, обнаруживая их бессмысленность. Так, разобрав несторианское возражение о невозможности соединения во Христе двух природ, Леонтий говорит: «Неправильно (κακῶς) считаете вы, что все, соединяемое в Боге, совершенно ясно слагается или как часть, или как целое со своими частями. Достаточно опровержения одной только из ваших посылок для уничтожения всего вашего умозаключения (παντὸς ὑμῶν τοῦ ἐπιχειρήματος), ибо если допущена одна нелепость, то признаются и Нее остальные нелепости (εἴπερ ἑνὸς ἀτόπου δοθέντος, πάντα ἄτοπα ὡμολόγηται). Если продолжим дальнейшее опровержение всех ваших посылок, то обнаружится ложное заключение всего вашего силлогизма» (ψευδέστατον ὑμῶν τὸ συμπέρασμα τοῦ ὅλου συλλογισμοῦ). [1176]

Из других логических приемов, употребляемых Леонтием в его полемических столкновениях с сектантами, следует отметить ἡ διάλληλος ἀπόδειξις [1177] «силлогистический круг», или petitio principii «предвосхищение основания». Опровергая своих противников, Леонтий стремится обнаружить голословность их заключений, отсутствие и их словах надлежащей доказательной силы. Такая логика несостоятельна. «Употребляющий такое доказательство похож на того, кто сначала выскажет, а потом приводит свои соображения и заставляет верить себе, ибо сам сказал, αὐτὸς ἔφα». [1178] Применяет иногда в своих рассуждениях Леонтий и доказательство от противного (ἐναντία, ἀντικείμενα). Такой прием оказывается для него пригодным особенно при обнаружении докетической тенденции в доктринах несториан и монофизитов. Если первые считают фиктивным во Христе Божество, то вторые, напротив, — человечество, потому справедливо должны почитаться противоположными докетами (ἐναντιοδοκῆται). [1179] Их взаимоисключающее, противоречивое утверждение само собой обнаруживает совершенную ложность их обоих. Леонтий вообще никогда не упускает случая указывать на непримиримые контрасты, немыслимые противоречия в логике своих противников, чтобы тем самым подорвать у них слепую веру их в свою правоту. Уличая в противоречии противников, Леонтий всегда находит возможность отразить их обратные обвинения в противоречии православных. Так, отвечая на возражение севириан о невозможности соединения в едином Христе двух самостоятельных природ, Леонтий говорит:

«Одна ипостась и одно лицо вместе и в одном и том же могут принять противоположные определения (τὰ ἐναντία καὶ ἀντικείμενα κατηγορήματα), только природа не способна к принятию в себя противоположного и оппозиционного (τὰ ἐναντία πεφυκυῖα οὐκ ἔτι καὶ ἀντικείμενα ἑαντῇ)». [1180]

Мы могли бы привести и еще множество других примеров из Леонтия, свидетельствующих об этой его склонности аргументировать от разума и пользоваться всякими логическими приемами и философскими построениями для борьбы с противниками. Совершенно ясно, что наш Леонтий не только не сторонится рационалистической аргументации в своем богословии, но готов ставить ее иногда на первый план. Не говорит ли это прежде всего об аристотелизме Леонтия?У Аристотеля есть один трактат, называемый Περὶ σοφιστικῶν ἐλέγχων («О софистических опровержениях»), в котором наряду с правилами красноречия даются предостережения против всевозможных софистических хитростей в словоупотреблении, в построении речи, посредством которых защитник истины может быть сбит с толку и приведен к молчанию. Не отсюда ли наш автор заимствовал свое умение вести с таким искусством диалектические споры? Ни прямых, ни косвенных указаний на это в трудах Леонтия нет. Того же, что помимо данного источника Леонтий не мог нигде научиться диалектике, мы (да и никто вообще) не можем утверждать, ибо нельзя забывать, что Леонтий был схоластик, адвокат, и следовательно, и теоретически, и практически эту науку должен был знать в совершенстве. Прямая и тесная связь Леонтия с Аристотелем и его увлечение аристотелизмом, то есть исключительно рационалистическим методом исследования в богословии, нужны для тех ученых, которые, как Лоофс и Гарнак, [1181] хотят видеть в Леонтии чистого рационалиста и родоначальника схоластического богословия. Мы, однако, не разделяем такого взгляда и не можем разделить потому, что Леонтий далеко не такой рационалист, какими были схоластические богословы средних веков. С одной стороны, да, — Леонтий рационализирует догматическое учение в том смысле, что рассматривает и критически обсуждает его, разбирает его до тонкости по всем правилам логики и с немалой дозой философии. Но, с другой стороны, нет, — он столько же рационалист, сколько и верующий богослов, и можно сильно сомневаться в том, что он не был вторым больше, нежели первым. Доказательства этому следующие.

Леонтий далеко не одними только доводами разума убеждает своих читателей, он апеллирует и к их вере и благочестивому чувству. Примечательно для характеристики его чистой и глубокой веры в догмат о Лице Господа Иисуса Христа одно место, которое мы поболим себе привести:

«Неизреченно и совершенно непостижимо единение по сущности, существенное и воипостасное (ἄρρητος γὰρ ὄντως ἐστὶν καὶ ἀνεννόητος μόνη ἡ κατ᾿ οὐσίαν καὶ οὐσιωδης καὶ ἐνυπόστατος ἕνωσις).Ибо как соединится столь различное по природе и столь далеко отстоящее, и, соединившись, как оно не смешается?! Но есть и одно, и познаются два, и не смешиваются в единстве лица, ни разделяются на ипостаси из-за природных свойств. Одна вера вмещает это (ταῦτα πίστις χωρεῖ μόνη), и Божественный Логос открывает это не в произнесенном слове, но в мысленном озарении, тайноводствуя (μυσταγωγῶν) достойных невыразимыми учениями». [1182]

Весьма поучительны также в данном случае слова, которыми автор начинает вторую и третью книги Contra Nestorianos et Eutychianos [1183] и в которых он изливает свое полное благоговейной веры сердце перед Богом, выражая вместе с тем твердую надежду на его помощь и просвещение в познании истины. Для сухого рационалиста и схоласта такие вдохновенные речи просто немыслимы, они дышат святоотеческой глубиной веры и чувства. О таком же религиозном настроении автора говорят и многочисленные реплики его по поводу безрассудных утверждений его противников. «Что может быть нечестивее, противнее этого» (еретического учения) — такое восклицание постоянно срывается с уст нашего автора, возмущенного дерзким попранием догматов веры. [1184] Полемизируя с несторианами и вскрывая все их коварные замыслы, которыми они уловляли православных, Леонтий не выдерживает и с жаром восклицает:

«Ко всем я взываю великим голосом: „Бегите вы, бегите дальше от этих обрывов и пропастей, бегите от этих книг, наполненных ересями и нечестивыми учениями“...[1185] Какое это благо — чистейшее благочестие, и какое зло — нечестие, ибо оно и служит причиной нашего уклонения во всякий грех». [1186]

Таким образом, далеко не одни только сухие выкладки ума, не одни логические посылки и заключения, не одна безжизненная, бездушная форма царит в богословии Леонтия. Нет, здесь с каждой страницы говорит вам глубоко верующий и глубоко чувствующий, хотя не мистически настроенный, но нередко склоняющийся к мистике человек. Леонтий вовсе не игнорирует и традиционной, религиозно богословской аргументации, как это утверждает Гарнак. [1187] У нашего автора мы легко можем найти не одно место, где он оперирует apгументами из области сотериологии, подтверждая местами эту аргументацию обильным цитированием Священного Писания. В данном случае обращает на себя внимание вообще вся 2-я книга Contra Nestorianos et Eutychianos. Здесь Леонтий развивает свои мысли в противоположность учению афтартодокетов о том, что тело Христа и вся Его земная жизнь, в том числе страдания и смерть Его, были кажущимися, а не действительными, реально и исторически совершившимися фактами. Леонтий защищает православную точку зрения. Христос воспринял настоящее, человеческое тело, соединенное существенно (οὐσιωδῶς) с разумной душой, и жил на земле подлинной человеческой жизнью, перенося все немощи плоти, показывай тем в Себе единосущного нам человека. [1188] Если же Он не совершенный человек, то в опасности все наше спасение. [1189] И как Он страдал, если не так же, как и мы?! А если не так, то Он и не уподобился нам. [1190] Ничего другого не найдем мы более действенного для обращения душ, кроме таинства Воплощения (σαρκὸς οἰκονομίας). Ибо единственно этим путем Врач наших душ, восприняв на Себя страдания людей, исцелил общую всем болезнь. [1191] Итак, восприняв всего человека, Христос и совершил спасение всего человека, очистив подобное подобным. [1192] А для чего нам нужно именно так верить, этот вопрос разрешается соображением о том, кого Христос приходил спасать. Он пришел спасать не безгрешного Адама, но согрешившего и падшего. Потому и соединил с Собой Господь καθ᾿ ὑπόστασιν «по ипостаси» такую плоть, какую имел Адам после грехопадения. Ибо Господь пришел спасти не свободных от греха, но согрешивших, чтобы, пострадав, и воскреснуть с ними. [1193] Если бы Христос принял с самого зачатия нетленное тело, тогда уже с самого начала таинства мы имели бы все для своего спасения, и было бы излишне все остальное Домостроительство (ἡ ἑξῆς οἰκονομία). Ибо когда от первого лекарства восстанавливается все здоровье больного, то действия других средств являются ненужными, и, таким образом, если с самого единения Господь даровал нам благо нетления, то не нужен становится весь остальной круг таинства (τοῦ μυστηρίου περίοδος). [1194]

К этому доказательству восприятия Господом истинного человеческого тела, переживания Им настоящей человеческой жизни и перенесения подлинных страданий и смерти самими потребностями и условиями нашего человеческого спасения Леонтий неоднократно возвращается и в других, кроме указанного, сочинениях, как например, в Contra Nestorianos. Конечной целью, какую имело Воплощение Господа, является восстановление и обожение людей (ἀνανέωσις καὶ θέωσις). Этой цели нельзя было достичь иначе как через соединение живого и неумирающего Христа (ζῶν καὶ οὐ θανὼν Χριστός) [1195] с тленным и смертным человеком. Воплощение произошло ради величайшего для нас благодеяния, чтобы Господним человеком (Κυριακῷ ἀνθρώπῳ), Новоначальником бренного человеческого состава и Перворожденным из многих братьев, и Главой тела Церкви, непосредственно и ипостасно воспринявшим тело в Свою собственную природу (εἰς τὴν ἰδικὴν φύσιν αὐτοῦ), было даровано богатство обожения из соединения Его с Богом (τὸν πλοῦτον τῆς θεώσεως ἐκ τῆς πρὸς Θεὸν συμφυίας), чтобы затем сделать участниками его и всех остальных потомков Адама, также и все тело Церкви. [1196] Если вы скажете, возражает Леонтий несторианам, что не было никакой нужды Богу соединяться с природой тех, кого Он хотел облагодетельствовать, и не было надобности Ему бесславиться и бесчеститься, то мы скажем: обожение облагодетельствуемых (ἡ τῶν εὐεργετουμένων θέωσις) — вот какая нужда в физическом соединении Господа с человеком, чтобы через это показать миру Свою великую благость и силу благотворить и чтобы тем самым ради нас соединившийся с нами наш Бог все более и более становился бы объектом прославления и любви со стороны всех. [1197]