Седьмой грешник

— По-моему, нет, — равнодушно ответил Хосе. — Этот вопрос не имеет особого значения.

Жаклин что-то пробормотала, качая головой, до Джин донеслось только: «...Еще один святой девственник».

Наконец спорщики успокоились, и падре объявил:

— А теперь andiamo! Discendiamo nel sotteraneo![32]

Джин посмотрела на Майкла, и он ответил ей холодным взглядом. Видно, хотел показать, что фобия ему нипочем, не желая признавать свое поражение. Цепляется за седло сбросившего его коня, подумала Джин. Помня, в каком состоянии был Майкл после предыдущего «nel sotterraneo», Джин сомневалась, правильно ли он сделал, поехав с ними.

Уже через пятнадцать минут она убедилась, что сомневалась не зря. Они и раньше бывали в катакомбах, и ей там положительно не нравилось, а самым гнетущим местом в них она считала коридоры, такой в них царил непроглядный мрак. Эти же угнетали еще больше. В наиболее известных катакомбах, где часто бывают туристы, существует хоть намек на освещение. Здесь же туристы шествовали гуськом, и единственным источником света были свечи, которые они несли в руках. Коридоры оказались настолько узкими, что крупным мужчинам — Сковилу, Энди и Хосе — в некоторых местах приходилось двигаться боком. Низкий потолок почти касался их голов. И с обеих сторон, ярд за ярдом, коридор за коридором, в стенах от пола до потолка виднелись ниши — ряды могил, ряд за рядом, одна над другой, одна над другой, они растянулись далеко-далеко в беспросветном мраке, словно уходили в вечность.

Джин не могла себе представить, как Майкл это выдержит. А может, он просто шутил, что у него клаустрофобия? Или придумал ее, чтобы объяснить свое странное состояние, вызванное совсем другой причиной? Джин не могла понять, как человек, потерявший самообладание в Сан Клементе, находит силы выдержать здесь.

У половины экскурсантов от неосторожных движений свечи погасли. Монтини, возглавляющий процессию, поспешил успокоить всех: не надо волноваться, он найдет дорогу в этом лабиринте даже с завязанными глазами.

Джин не слишком-то ему поверила. Бывало, что посетители терялись и оставались блуждать под землей. Коридоры не имели никакого плана, они ответвлялись и пересекали друг друга совершенно произвольно. Не было и никаких ориентиров, всюду только одинаково угрюмые стены с рядами замурованных могил. Некоторые могилы были вскрыты, и оставалось только гадать, кто покоился в былые времена там, где теперь зияет темнота. Иногда на штукатурке, закрывавшей могилы, можно было разглядеть грубо нацарапанные рисунки или надписи. Время от времени Монтини указывал на эти символы, и его голос эхом отдавался от стен: вот голубь, рыба, оливковая ветвь, другие символы веры, а вот и эпитафии: «Не падай духом, все люди смертны», — со спартанской прямотой провозглашала одна из них, и Джин подумала, что это изречение более пристало язычникам, чем христианам. Чаще всего встречалась надпись: «Покойся с миром».

Группу можно было принять за скорбную процессию тех времен, когда катакомбы использовались по назначению. Из-за неровностей пола приходилось еле-еле передвигать ноги, как на похоронах. В тусклом свете виднелись только лица, они казались усталыми и опечаленными, а фигуры тонули в темноте. Постепенно беспокойство Джин улеглось, его сменила странная зачарованность. Она останавливалась, вглядывалась в безмолвные очертания гробниц и уныло размышляла о том, что они скрывают. Джин замыкала шествие, а другие участники процессии явно убыстряли шаги, стремясь держаться поближе к проводнику, от которого исходило спокойствие. Все молчали. Даже Монтини перестал объяснять. В этой обстановке никому не хотелось разговаривать. Внезапно Джин, оторвавшись от созерцания необычно маленькой ниши, навеявшей на нее грусть, неожиданно для себя обнаружила, что осталась в полном одиночестве.

Напрягая зрение, она вглядывалась в окружающую темноту, пытаясь уверить себя, что этого не может быть. Такое не могло случиться. Ее друзья должны быть где-то здесь, не могли же они все сразу исчезнуть... Где-то, страшно далеко, прозвучало эхо — не то чей-то смех, не то голос.

Джин пустилась бежать и тут же ушибла ногу о торчащий камень. Слабый огонек свечи сразу заметался. Содрогаясь от ужаса, Джин прикрыла его ладонью. Если свеча погаснет, она погибла. «Ужас тьмы»... — это слова святого Иеронима. Наверно, он знал, что говорил, имея в виду не просто темную ночь, а могильную тьму смерти.

Джин понимала, что двигаться с места нельзя. Она совершенно потеряла ориентацию, а коридоры разветвлялись на каждом шагу. Рано или поздно ее хватятся, и Монтини, который, надо думать, дорогу обратно знает так же хорошо, как дорогу вперед, вернется за ней. Если она останется здесь, ей нечего опасаться...

«Опасаться» — это слово вдруг поразило ее своим зловещим смыслом. Конечно, ей нечего опасаться, что о ней забудут. Если только она не впадет в панику, ее найдут, но если ее подозрения верны, другая опасность следует за ней по пятам, следует уже много дней. Вдруг ее ждет четвертое, и уже последнее «происшествие»!

Она вздрогнула, услышав какой-то звук. Искаженный и усиленный эхом крик больше походил на вой, но как только Джин взяла себя в руки и прикрыла драгоценное пламя свечи, она различила, что зовут ее. Последние остатки благоразумия улетучились, и она пустилась бежать — то ли навстречу спасителю, то ли прочь от неизвестного убийцы. Она уже ничего не соображала и со всего размаху врезалась в приближающуюся фигуру. Ее свеча погасла — и к счастью, иначе она прожгла бы рубашку своего спасителя. Ловким движением он успел в последнюю минуту отстранить собственную свечу и свободной рукой обнял Джин.

— Майкл, — прошептала Джин.

— Он самый. Что с тобой? С чего такая паника?

— Тебе ли спрашивать. — Джин отступила, и он не стал удерживать ее. — А с тобой... с тобой все в порядке?

— Со мной? Конечно. — Майкл улыбнулся. — Я излечился. Мне здесь даже нравится.

— А мне нет! — Но Джин не нравилось и другое — ее пугало выражение лица Майкла и то, как блестят в свете свечи его глаза. Зрачки были сильно расширены, взгляд неподвижен. Загадочная полуулыбка усиливала неприятное впечатление.