— Антоша… сынок… — заплакал он, когда вошли в комнату. — Вася-то, Вася… — И протянул какую-то бумажку.
Антон машинально взял ее, пробежал отсутствующим взглядом: «…погиб смертью храбрых…» Глухо сказал вслух:
— Меня через неделю забреют.
— Чего? — не понял старик.
— Забреют меня.
— Так ить всех нынче берут, Антоша. Времечко-то какое! Вася-то уже… Того… Братанок-то твой… Кровиночка-то моя!
— Меня забреют через неделю! — взорвался Антон. — Туда же! На гуляш! Понимаешь ты это или нет?
Старик испуганно отшатнулся.
— А я, может, не желаю! Я жить хочу!
Отец подобрал с полу похоронную, сложил вчетверо трясущимися руками, сунул за пазуху.
— Да ты што, Антоша?.. Чать живой пока…
— Живой? — продолжал бушевать Антон. — Пока! Тебе-то начхать! Тебе что алименты с меня драть, что пенсию за покойника получать!
Глаза старика стали сухими. Он ненавидяще поджал бесцветные губы, нахлобучил засаленную шапку-ушанку на лысую голову. Махнул рукой, пошел к двери. У порога остановился. Обернулся, словно пистолет наставил на сына корявый коричневый палец:
— Чего вспомнил… Брата убило, а он… Я к нему, как к родному… — И выстрелил скороговоркой: — Знаю, не ангел я. На войну провожал, каялся и перед Васей, и перед Маней, и перед Леонтием. Грешная, грязная душа… Признаю! Так то все же душа! Я своих знаю! А у тебя ничего. Ни своих, ни чужих. — И отплюнулся. — Одно слово — шкура! Отходник. Отрезанный ломоть. Тьфу! Будь ты проклят!
— Пшел вон! — взвизгнул Антон.
Старик исчез за дверью.
«Забреют, забреют, забреют!.. Не пойду. Сбегу!»
Не сбежал. Побоялся. Но и на медкомиссию не явился. На работу тоже не пошел. Знал — туда немедленно последует запрос из военкомата. Метался в запертом на все щеколды собственном домишке, проклиная себя за нерешительность. Понимал: надо действовать — и не мог преодолеть робость. Перед глазами то и дело всплывало лицо старшего брата. Уж если его, сильного, решительного Василия, грозу деревенских пацанов, так быстро настигла костлявая, то ему, неудачнику Антону, сорвет голову в первую же минуту окопной жизни. А с дезертирами подавно не чикаются…
За ним пришли на третий день. Услышав властный стук, обмяк Антон, еле устоял на ногах. Но, как ни перепугался, все же догадался повязать голову полотенцем. В сени вошли трое: участковый милиционер и двое военных. Один из военных, очевидно старший, предъявил какой-то документ, в котором — все прыгало перед глазами — Антон ничего не сумел прочитать, спросил отрывисто:
— Срок отсрочки известен?
ebooksa