— Это я сделаю, — с готовностью сказал Чупырин. — Постараюсь как картинку выполнить!
— Я знал, что вы не откажете, — проговорил Бочкин и пожал Чупырину руку. — Не беспокойтесь, Серафим, за ваш труд я заплачу очень хорошо!
— Евлампий Гаврилович, вы столько для меня сейчас сделали!
— Пустяки, рассчитаемся. Рукопись еще не совсем готова, но к делу можно приступить не откладывая, — сказал Бочкин. — В частности, у меня не написан один раздел… Это — встречи с лучанскими фотолюбителями. Со многими я уже беседовал, особенно со стариками, но не все намеченное выполнил… Никак не удается познакомиться с таким энтузиастом фотодела, как учитель Чуев. Есть такой в Лучанске, говорят, очень интересный старик…
— Я его знаю, Евлампий Гаврилович! — поспешно воскликнул Чупырин. — Если только желаете, мигом устрою это знакомство…
— Вот хорошо. Я буду надеяться.
Чупырин был так обрадован подачкой старика, что, чувствуя себя в долгу перед ним, готов был на все. И тут он вспомнил о Лене. «Черт с ней! — пронеслась мысль, — Я себе найду другую… Есть у меня на примете…»
— Только я вас прошу, Серафим, ничего не передавать Лене о нашем сегодняшнем разговоре. Не говорите, что я был у вас, что я вам помог деньгами… Также прошу никому не проговориться, что вы для меня будете переписывать книгу. Понятно?
— Можете быть спокойны, Евлампий Гаврилович! — заверил Чупырин.
В тот же вечер Чупырин пришел к Бочкину. Старик провел его в маленькую комнату, оклеенную какими-то рябенькими обоями. В ней, кроме стола и двух стульев, не было никакой обстановки. На столе — стопка бумаги, чернильница, перо и первые страницы рукописи, написанные мелким малоразборчивым почерком.
Только Чупырин успел на первом листе написать название будущей книги, как в комнату вошел Бочкин с бутылкой и разговорами отвлек его от работы. Чупырину понравилась наливка, приготовленная по старинному рецепту. От двух больших рюмок Серафим стал болтлив, смеялся и говорил, говорил без конца.
Пока он вел, как ему казалось, умную беседу с Бочкиным, за тонкой перегородкой в соседней комнате сидел Адамс, внимательно слушал, а некоторые места из того, что Чупырин рассказывал о заводских делах, о работе конструкторского бюро, стенографировал. Болтовня Чупырина, корректируемая вопросами Бочкина, давала Адамсу информацию, которую в иных условиях можно было получить только путем больших усилий и риска.
Довольно посмеиваясь, Адамс впервые за все эти дни про себя похвалил Бочкина, сумевшего достать ценного информатора. Внимательно рассмотрев Чупырина через специальное отверстие, сделанное в стене, Адамс окончательно решил, что вскоре использует его для выполнения одного задания.
Утро. Слободинский вошел в свой кабинет — просторную комнату с потолком, украшенным позолоченными лепными звездами. Два высоких узких окна выходили в пестрый цветник, залитый в этот час солнечным светом. Хозяйским оком Слободинский посмотрел вокруг и, подойдя к столу, провел указательным пальцем по поверхности стекла. Не обнаружив следов пыли, он уселся в упругое кожаное кресло и, чувствуя, как гладкая обивка приятно холодит его жирный затылок, лениво смотрел из-под морщинистых полуприкрытых век на многочисленные причудливые блики, рассеянные там и тут. Приятное чувство разливалось в нем, как теплота. Но такое состояние длилось недолго. Слободинский поежился, как от озноба, и выпрямился…
Если еще недавно, входя по утрам в эту комнату, он испытывал чувство довольства, то теперь все это исчезло, казалось, провалилось в какую-то пропасть. И все из-за проклятого Моршанского! Он уже почти совсем забыл о существовании этого человека. Ведь знакомство с Моршанским относилось к юности, к молодым годам, а о них Слободинский старался не вспоминать. Прошли, ну и хорошо! Теперь он — безупречный человек, директор крупного Дома культуры, у него обширные знакомства и связи.
И вот в такое время Моршанский напоминает о прошлом… Его письмо всколыхнуло в памяти давно забытое, похороненное, почти совсем чужое…
Слободинский испытывал удовлетворение от того, что Моршанского уже нет в живых, но в то же время это убийство его пугало. Он вновь и вновь думал, что записки Орлова припрятал Кусков, что наступит время, когда тот снова начнет его мучить, вымогая деньги. А если записки не у Кускова? При этой мысли становилось страшно, щемящая боль сковывала сердце. Он старался изгнать эту мысль, убеждая себя, что записками завладел Кусков. Так было легче. Надо только устранить, физически устранить Кускова. Необходимо его успокоить, усыпить подозрительность… Вот почему Слободинский не мог протестовать против того, чтобы Кусков спрятал в его доме эту женщину… Кто она, Кусков не говорит. Твердит только одно: если ее выпустить, то для них обоих наступит крах…
Начались телефонные звонки. Слободинский поминутно снимал с рычага трубку. Потом стали приходить посетители, сотрудники. В начавшейся сутолоке дел Слободинский несколько отвлекся от беспокоивших его мыслей. Но временами они опять одолевали его… «Так меня ненадолго хватит, — подумал он. — Кускова надо убрать». Около двух часов дня в кабинет вошел невзрачный на вид мужчина, одетый в триковый костюм мышиного цвета, в серой кепке. Слободинский, увидев его, поморщился.
— Что у вас, гражданин? — спросил он, подписывая оставленные бухгалтером документы.
— В газете помещено объявление: вам требуется полотер.
ebooksa