— Все, зарядов нет, — говорит Исидоро Майкес, — и, пожалуй, с меня хватит.
Выскользнув к монастырю Виктория, актер бежит к своему дому, невдалеке от Санта-Аны. Братья Рехон, которым он предложил спрятаться у себя, устремляются следом. Увязавшемуся за ними Франсиско Марото пуля попадает в спину, и он растягивается на мостовой, как раз напротив винного погребка Ла-Каноса. Бывший солдат Хуан Виэ дель Кармен, таща за руку сына, бросается в противоположную сторону, к улице Карретас, не обращая внимания на то, как жужжат в воздухе, щелкают о камни тротуаров, о стены домов пули.
— Наддай, Хуанито! Наддай! Подумай о матери! Живей, живей!
Взлетев вверх по Карретас и уже готовясь свернуть направо за зданием почтамта, мальчик вдруг разжимает пальцы, спотыкается, падает.
— Отец!
Похолодев, Хуан дель Кармен замедляет бег, оборачивается. Пуля пробила его сыну бедро. Отец, закрывая его собой, подхватывает на руки, хочет унести в безопасное место, но в тот же миг они оказываются в кольце французов, а те очень молоды, в перепачканных мундирах, с почерневшими от пороховой копоти лицами. С методической жестокостью они насмерть забивают обоих прикладами.
— Еще идут!
На улице Сан-Хосе, перед парком Монтелеон капитан Даоис сдерживает горожан, рвущихся навстречу французам, которые на этот раз идут хоть и без барабанного боя, но, по сведениям разведчиков, бегом вернувшихся доложить, — в изрядном количестве.
— Не торопись, ребята. Подпустим поближе и тогда уж…
Такое дружеское обращение приходится по сердцу добровольцам, которым лестно, что капитан разговаривает с ними как равный с равными. Слесарь Молина, прежде предлагавший устроить засаду возле фонтана Нуэва, теперь убеждает своих, что сеньор офицер дело говорит, надо его слушать. И Луис Даоис, еще раз посоветовав сохранять спокойствие, на рожон не лезть, патроны беречь, посылает Молину и еще нескольких человек засесть в домах на углу улицы Сан-Андрес. Считая с новоприбывшим пополнением, у капитана под началом чуть больше четырехсот человек: артиллеристы, волонтеры короны, мирные жители и примерно десяток решительно настроенных женщин. По приказу Даоиса на улицу вытаскивают четыре пушки, так славно поработавшие при штурме ворот. Их ставят так, чтобы перекрыть Сан-Хосе во всех направлениях: жерло одной смотрит направо, на Сан-Бернардо и фонтан Маталобос, второй — налево, на фонтан Нуэва, третью наводят прямо, в створ улицы Сан-Педро, которая от ворот парка идет перпендикулярно к самому монастырю Маравильяс. Беда в том, что имеется лишь по тридцать зарядов на орудие — пакетов же с самодельной картечью всего несколько штук — и, кроме того, придется вести огонь с открытых позиций, под огнем французов, не имея иной зашиты, кроме стрелков, засевших в окнах главного корпуса, на мостках у ворот и на балконах соседних домов, да при том следует учесть, что как ни торопятся волонтеры и артиллеристы под присмотром сержанта Ластры отмерять порох по картузам, пока у них выходит не больше двадцати — тридцати патронов на ружье.
— Жду распоряжений, Луис. Пушки готовы.
Даоис, озабоченно оглядывая перекресток улицы Сан-Хосе и пытаясь угадать, откуда появится неприятель, оборачивается на голос Педро Веларде. Тот, исполняя приказ, следил за установкой орудий: три поставили на возможных осях движения французов, четвертую пушку — так, чтобы в случае надобности развернуть в нужную сторону. Прислуга усилена горожанами, которым надлежит подносить заряды и ворочать лафеты. Замысел состоит в том, что Веларде будет руководить обороной изнутри парка, Даоис же при содействии лейтенантов Аранго и Руиса — тот сам вызвался, поскольку, как выяснилось, в свое время служил в крепостной артиллерии на Гибралтаре, — непосредственно управлять огнем на улице. В руках четырех фейерверкеров дымят пальники, и все взоры выжидательно обращены к Веларде и Даоису. Слепая, нерассуждающая вера, горящая в устремленных на него глазах этих людей, исполненные бравады и уверенности улыбки у них на устах и беспечность бойких женщин, которые, переходя от орудия к орудию, угощают вином солдат и подносят патроны тем, кто засел в монастырском саду или в окнах соседних домов, — все это тревожит капитана. Не знают, думает он с горечью, не ведают, что их ждет.
— Ну что, послал мальчугана? — спрашивает Веларде.
Даоис кивает. Скорее уступая настояниям друга, чем потому, что верит в успех затеи, он отправил кадета волонтеров короны Хуана Васкеса Афана де Риберу, дабы тот с мальчишечьим своим проворством промчался как олень по Сан-Бернардо и доставил капитан-генералу Мадрида донесение, в котором Даоис, в качестве коменданта Монтелеона, излагает, по каким причинам решил драться с французами, сообщает о намерении стоять до конца и просит прислать подкрепление «ради того, чтобы жертвы военнослужащих и гражданских лиц, оказавшихся под моим началом, были принесены не напрасно».
— Ступай внутрь, Педро, — говорит он Веларде. — И да поможет нам Бог.
Веларде с улыбкой вроде бы собирается что-то сказать — быть может, давно уже заготовленную про этот случай фразу. Даоис, зная его, как самого себя, не удивился бы, прозвучи она сейчас. Но тот лишь пожимает плечами:
— Желаю удачи, капитан.
— И я тебе, друг мой.
— Да здравствует Испания!
— Да будет так… Ну, давай отправляйся, не тяни…