- Хорошо... Тысяча восемьсот двадцать шесть, отнять тысяча восемьсот двенадцать.
- Четырнадцать, - снова в удивлении пожал плечами Денис. Он играл удивлённого пацана, который не понимает того, что с ним происходит, и чего от него хотят.
Эти испытания, возможно, продолжались бы ещё долго, но Дену надоело, и он болезненно поморщился.
Варвара спохватилась.
- Ладно, хватит. Иди домой, Ваня. Сегодня вечером я ещё приду осмотреть твои раны. А пока подумаю, относительно тебя...
И снова со значением посмотрела на Иванову мать.
Что ей могла объяснить эта женщина, крепостная крестьянка, безграмотная и забитая.
* * *
Три дня он валялся на лежанке, задницей кверху.
Два раза в день, утром и вечером, приходила хозяйка имения и обрабатывала его спину раствором спирта. Ничего не говорила. Так, пару ничего не значащих слов. Своего рода благотворительность.
Она попыталась намазать раны какой-то вонючей смесью, наверное, дёгтем. Но Денис попросил не делать этого, пусть раны подсыхают.
Он с утра осторожно выходил из избы, садился на чурочку и смотрел на деревню. Внешне это выглядело, как праздное созерцание. На самом деле он внимательно рассматривал расположение изб, оценивал количество скотины и птицы, подмечал некоторые несуразности.
Деревня производила нерадостное впечатление. Почерневшие избы, кривые крыши, крытые соломой, покосившиеся жердевые изгороди. Бедное селение. Безрадостный пейзаж. И крестьяне какие-то серые, пыльные и смурные.
То ли налогообложение неподъёмное, то ли менеджмент хреновый. А может - банально пьют.
Впрочем, в любом случае, начинать жизнь придётся отсюда.
И что-то, вдруг, захотелось ему покоя и несуетного существования. Устал он к своим сорока двум от хлопотной жизни охотника за головами.
На четвертый день Пётр напился.
Ближе к ночи, уже по темноте, дверь с грохотом открылась, и вот он, красавец. Стоит, покачиваясь и зыркая исподлобья. Видимо отец Ивана был из тех мужиков, что в пьяном угаре звереют.
Он подошел к лежащему сыну, сдёрнул с него серую простынку и приказал:
- Вставай!