Горячее сердце, холодный расчет

22
18
20
22
24
26
28
30

В мгновение ока она затерялась в толпе вместе со своей девчонкой, словно их никогда и не было. Ритка даже проморгалась, чтобы вернуть себе остроту зрения. Тщетно: странная ворожея исчезла как по мановению волшебной палочки.

— Ты слышала, что она сказала? — обратилась Ритка к Наташе.

— А, бред какой-то, — отмахнулась та. — С ними вообще лучше не связываться. Эти Эсмеральды ограбят — дорого не возьмут! Посмотри, кстати, твоя сумочка не порезана? А то, пока старшая нас «грузила», младшая могла у тебя кошелек спереть.

Сумочка порезана не была. Риткины деньги остались целы, а вот ее душевное равновесие дало крен, но, видя, как настроена Наташа, она не стала говорить ей о своих смутных тревогах.

Девушки прошлись мимо художников, пристроившихся со своими мольбертами на берегу Сены. Ритка сунула в них свой любопытный нос и насчитала штук шесть различных направлений живописи. А почему бы и нет, каждый видит мир по-своему! Ей было не по себе от слов, сказанных цыганкой, но показалось глупым зацикливаться на этой истории. Все предсказания составляются в очень обтекаемой форме, и все гадалки играют словами «жизнь — смерть», «судьба — счастливая звезда». Что с того?

Они проходили мимо рядов букинистов, возле лотков которых сидели на складных скамеечках молодые люди и читали старинные фолианты.

— Это студенты. У них нет денег, чтобы купить эти книги, поэтому они приходят и читают их здесь, — пояснила Наташа.

— Да, это не Россия. У нас сначала заплати, а потом читай, — пробормотала удивленная Ритка.

— Да уж, это Франция!

Наташа сделала несколько фотографий, которые должны были войти в историю, знаменуя «Первые шаги Марго по Парижу». Они купили мороженое в конусовидных стаканчиках, потому что им вдруг ужасно захотелось сладкого. И, наконец, взошли на борт «бато-муш», что означало «кораблик-муха», так тут называли небольшие речные суденышки.

— «Paris n’a de beaute qu’en son histoire…» — процитировала Ритка, усевшись на скамеечке.

— Боже мой, какие познания французской поэзии! — воскликнула Наташа.

— Поль Верлен, — гордо пояснила Марго.

— Потрясающе.

— Специально для нашего Поля заготовила, потому что он писал, что любит этого поэта.

— Ну, ты даешь! — оценила Наталья. — Хорошо, что Антуан к стихам равнодушен, потому что я ничего, кроме «Наша Таня громко плачет…», не помню. Не было в моей школьной жизни большего наказания, чем учить стихи: «Я вас люблю, чего же боле…» Бр-р-р!

— А я люблю стихи, наверное, потому, что рисую. Это, знаешь ли, как-то сочетается — поэзия и живопись. Даже, бывало, прочтешь что-нибудь у Цветаевой или у того же Блока — и хочется творить, рисуешь чем попало — карандашом, красками, неважно, и получается нечто созвучное настроению стихов…

— Это потому, что ты — творческий человек, а я — коммерсант. Знаешь, в чем мой талант? Я могу продать что угодно кому угодно и по самой высокой цене.

— Это тоже дар, — согласилась Ритка, — причем редкий.

«Бато-муш» отчалил от берега, на борту негромко пело радио — о любви. Под лирические переливы аккордеона Наталья принялась за роль гида, добросовестно рассказывая все, что она знала о Париже. Вскоре Ритке стало ясно, что невестка Поля действительно всем сердцем любит столицу Франции и хорошо знает ее историю.