Любава

Послушалась Настасья, за косой поменьше сходила, принесла. Павел, прежде чем учить девочку, сперва лучок у косы под нее подладил. Девочка послушно бралась, как велел, замахивалась, как указывал. Как подладил косу ей под руку, отбивать стал учить. Показал, как надоть, дал самой попробовать, ошибки указал. Опосля правило нашли да брусок точильный, тож показал, что с ними делать, когда и как пользоваться, объяснил, все рассказал.

— Запомнила ли? — строго глядя на девочку, спросил Павел.

— Запомнила, дядька Павел, спасибо, — улыбнулась Настя. — А дальше как?

— А теперя встань вот так, косу ухвати, чтоб удобно было, и коси. Чего сгорбилась? Коса спину прямую любит. Плечи-то расправь, рукам свободу дай. Воот. Нос не дери так сильно, ровно косовище держи. Пятку прижимай к земле. Сильнее прижимай, не бойся. Не так, Настя, гляди, как надоть. Ты тулово-то поворачивай, а опосля уж шаг делай. Вот гляди. Поняла ли?

Через пару часов у девочки стало понемногу получаться. Пусть не идеально, но обкосить тын она смогла. Обрадованная Настасья зазвала Павла в дом, напоила чаем. Боле покоса она не боялась.

Год прошел, второй — и стало у девки хозяйство ладиться. И косить научилась, и с дровами уговорилась, чтоб ей привозили да кололи, и за лошадью ходить, и за поросятами, и деньга какая-никакая появилась — стала Настасья кружева плести, да рушники со скатертями цветными нитями расшивать. Мать у ней знатной кружевницей была, и мастерство свое дочерям с малолетства передавать пыталась. Вспомнила Настенька, чему мать-то ее учила. Сперва-то криво-косо получалось, а опосля ничего, набила руку, красиво выходить стало. Вот и плела, шила по зиме, да весной на ярмарке и продавала, а на вырученные деньги закупала, что ей надо по хозяйству, али нанимала кого. Мужики-то Настасью жалели и сильно уважали за самостоятельность да независимость, да за характер, потому часто за так помогали, кто чем может. Так и жила девка, да расцветала потихоньку.

Выросла Настена, сильной, уверенной в себе стала. Хозяйкой справною была. Жила она не богато, но и голодранкой босоногой тоже не сделалась. Раннею весною, покамест еще снег только сходить начинал, частенько в город ездила, рукоделие свое свозила. А то и молоко, и масло продавала — много ей одной было. Корову она себе год на четвертый прикупила на отцовы деньги — знала Настасья, где батюшка кубышку запрятал, да зазря не тратила, берегла, лишь в крайнем случае беря оттуда, а опосля потихоньку докладывая. Вот и на корову влезть пришлось, ну да то дело нужное, дело важное.

Так и выросла, расцвела девка. Красавицей выросла. Глазищи темные, строгие, глядит прямо, уверенно. Губы алые, не улыбчивые, но четкие, твердые. И следа капризности да мягкости на них нет. Брови русые вразлет, чуть — и сдвинулись у переносицы упрямо. Нос прямой, аккуратный, словно скульптором вылеплен. Коса соломенная, светлая, словно поле пшеничное на свету искрами переливается. Спина прямая, строгая, руки с пальчиками тонкими, ловкими, шустрыми — кружева себя знать дали.

Стали к ней сватов с других деревень засылать — многие такую невестку себе заполучить желали, часто к ней сваты заезжали. Да тока Настасья взглянет на жениха, да чего сделать ему велит, да задания хитрые, трудные дает — мол, давай поглядим, на что ты сгодиться могешь. А коль с задачей управится быстро да ловко, возьмет да еще чего удумает, покуда не оплошает женишок. Тады и откажет — нашто мне неумеха надобен? Али с ходу вина пьяного предложит — коль возьмется женишок за рюмку — сызнова отказ — не стану всю жизню с горьким пьяницей мучиться!

Соседки частенько ей пеняли:

— Гляди, Настасья, так в девках всю жизню и просидишь! Женихов — то опосля мора куда как мало осталося! А к тебе уж отовсюду свататься приезжали. Где мужа брать станешь? Тута твоего возраста парней нету — всех мор повыкосил!

— Не останусь в девках, и на моем веку единственный встретится, что узду накинуть смогет. А на что мне слабый да убогий? Мне стена надежная за спиной надобна, чтоб поддержать мог, чтоб хозяином был. А такой, что в доме хозяином стать не сможет, мне и даром не надобен. Себе забирайте! — смеялась Настена.

— Да разве сыщется такой, чтоб на тебя узду накинул? — качали бабы головами. — Мягче надо быть, Настасья, ласковей, податливей, а ты уж больно много на себя берешь!

— А была бы я слабой да податливой, да не брала на себя столько, давно померла бы, — обрывала баб Настасья. — А вам, я гляжу, и заняться нечем, тока бы языки почесать? Ну чешите, чешите, мойте мне косточки, чище будут. А мне недосуг нынче — работа стоит, — и, махнув толстенной косой перед носом, шла по своим делам.

Бабы, получившие отлуп, злились, шипели, а что с ней поделаешь? Управы на девку нету, сама себе хозяйка, даж и пожалиться на нее некому. Да и не боится Настасья никого. Так взглядом одним ожечь может, что не рад станешь, что и подошел. Многие и слова поперек ей сказать не смели. Тока коситься и оставалось.

А у девки и впрямь страха будто и вовсе не было. В город моталась на своем коне верхом — так-то быстрее, нежели в телеге, а кружева много места и не занимают. Да часто ездить туды стала — то кружева отвезть, то масла свежего барину снадобилось, то заказ забрать…

Из городу и мужа себе привезла. Приехали единожды вместе, да к батюшке в церкву и отправились. Тот их вскорости и обвенчал. Вообще ждать полагалось, но оба так на него взглянули, да Настасья язычок свой не удержала:

— Нешто свадеб нынче много играют, ась, отец Сергий, что ты нас в воскресный день обвенчать не смогешь? Аль праздник великий какой станет?

— Нет, Настасья, и свадеб нынче нет, и праздника великого тоже. Тока подумать вам надобно, взвесить все, решение ваше временем проверить…

— Проверено уж все давно, батюшка, — вступил и женишок. — Боле года проверяли. Ну, коль не желаешь венчать, что ж, знать, не венчаными жить станем. И греха на нас не будет — честь по чести в церкву явилися, честь по чести обвенчать нас просили.