Карфаген смеется

Я рассчитывал на сочувствие или, по крайней мере, на понимание. Эта уверенность меня не ободрила, а рассердила.

– План довольно смелый, – сказал я. – Выслушай меня, Эсме.

Она уже встала. Думаю, что она хотела укрыться от правды, сбежать от тревожных вестей. Вот почему она вела себя так странно накануне вечером. Она быстро и нервно направилась к двери, по-прежнему похожая на маленькую девочку.

– Тогда, конечно, нам нужно поговорить, Максим. Я буду дома к вечеру. Давай выпьем чаю около четырех. Встретимся здесь?

– Я хочу поговорить сейчас.

– В четыре. – Она развернулась, подбежала ко мне, обвила руками мою шею, поцеловала в нос и улыбнулась. – Если новости дурные, то четыре часа – самое подходящее время, чтобы их услышать. Если хорошие – мы сможем сегодня вечером отпраздновать.

Я посмотрел на груду писем, которые все еще боялся распечатать. Все они были связаны с крахом компании. Я так и не прочел их. Я вернулся в постель, пролежал там до обеда, пытаясь обдумать сложившуюся ситуацию. Я никак не мог поверить, что стал нищим. Я лежал в своей огромной чистой кровати, разглядывая декоративный потолок, а парижская весна проникала в роскошную комнату вместе с солнечными лучами. Моим единственным имуществом, за исключением счастливых пистолетов, оставался «хотчкисс», который следовало продать, а деньги передать Коле для Эсме. Было бы глупо отдавать деньги ей. Эсме распоряжалась ими, как правило, экстравагантно и могла все истратить за пару дней. Дом был оплачен только на месяц вперед, большая часть мебели распродана. Осталось решить всего несколько вопросов. Я мог положиться на Колю – он позаботится обо всем остальном. Единственное, чего я боялся, – что мои новости могут слишком сильно потрясти Эсме. Я опасался, что она снова впадет в ступор. Я не смогу ее покинуть, если случится припадок. Помня об этом, я попытался отрепетировать предстоящий разговор. Но одна половина моего мозга не могла как следует отвечать на вопросы другой. Я никак не хотел принять неизбежное: мне приходилось расставаться с девушкой, которую я считал частью себя. Но, по крайней мере, я уже привык к разочарованиям и предательствам. Со дня нашей первой встречи она видела только свет и свободу. Как тяжело ей придется теперь, когда она останется беззащитной!

Я съел бутерброд и выпил стакан пива в баре за углом, а потом спустился по Сен-Мишель к Сене. Стояла сырая весенняя погода, легкий туман висел в воздухе и над водой. Книжные киоски на пристани по большей части закрылись, но несколько терпеливых стариков сидели, словно взъерошенные псы, и стерегли свои лотки. Звуки, доносившиеся с моста, были такими тихими и приглушенными, что мне показалось, будто время застыло и я остался единственным живым человеком в целом городе. Звуки становились все глуше и слабее. Люди, мимо которых я проходил, казались нереальными, как на кинопленке, хотя мое внимание то и дело привлекали яркие цветные пятна. Я двинулся по мосту к Нотр-Даму, остановился и осмотрел массивные двери собора. Они казались надежной баррикадой, защищавшей храм от разрушительного воздействия внешнего мира. Париж окружал меня всей своей чувственной прелестью, его деревья, на которых только начали распускаться почки, росли на большом расстоянии друг от друга. Париж был наименее сострадательным из городов, в основном занятым собой. Он неохотно награждал за успех и быстро карал за неудачи. Глядя на тогдашний надменный Париж, сложно было представить, на что походил город во время революции или осады, когда по улицам с криками носились буйные толпы. Я думал, что мог понять, как на город обрушились его же обитатели, обезумевшие существа с воспаленными глазами, пытавшиеся сжечь Париж и убедиться, что он смертен. Если их намерения были и впрямь таковы, они потерпели неудачу. Париж остался безразличным. Бедность и тревоги вызывали у него лишь отвращение. Шум оскорблял этот город – и он отворачивался.

К тому времени, когда я повернул назад, начался сильный дождь. У небольшой круглой церкви Сен-Жюльен-ле-Повр я услышал почти механический стук капель воды и почувствовал запах сырости, доносившийся с церковного кладбища. Завеса дождя медленно надвигалась на меня. Я укрывался в проулках и дверных проемах. Я не мог допустить, чтобы меня обнаружил Бродманн или Цыпляков. Но Париж знал, где я, он намеревался выбросить меня, как будто я – чужеродное тело. Я мечтал о теплом хаосе Рима, даже о грязи и нищете Константинополя. Я не мог вообразить, на что похож Нью-Йорк. В других городах, в своих башнях из мрамора и гранита, все еще трудились картографы мира. Торговцы оружием и зерном щупали пульс доведенной до отчаяния планеты. Греков отдали на растерзание туркам, русских – полякам, украинцев – русским, а итальянцев – югославам. Достоинство и честность были хитроумно опозорены. Джазовая музыка заглушила все протесты. Может, в Америке, которая во многом несла ответственность за всеобщее смятение, еще хуже, чем здесь? Я сопротивлялся своему страху. Еще оставались русские колонии в Венесуэле, Бразилии, Перу и Аргентине. Если Соединенные Штаты не оправдают моих ожиданий, я могу отправиться на юг. Оттуда было бы легко вернуться в Европу. С этой утешительной мыслью я зашел в маленький кинотеатр «Одеон» и снова посмотрел фрагмент из «Рождения нации». Небо очистилось, и надежда вновь ожила.

Я пришел домой в четыре, но Эсме не возвращалась до шести. Она очень мило извинялась, проклинала автобусы, такси и движение на Южном берегу, непрерывно целовала меня, рассказывала о подарке, который она мне купила. Эсме оставила его в трамвае. Она непременно раздобудет другой в понедельник. Было уже слишком поздно для чая, но, поскольку Эсме находилась в таком чудесном настроении, я решил с ней поговорить:

– Эсме, я собираюсь уехать из Франции.

– Что? – Она перестала рыться в своей сумочке. – В Рим?

– Они посадят меня в тюрьму, если я не уберусь как можно дальше. Так что я поеду в Америку.

Эсме слегка улыбнулась. Она подумала, что я шучу.

– Но я хочу поехать в Америку с тобой.

– Ты присоединишься ко мне, как только у Коли появится для тебя паспорт. Пока возникла заминка, потому что у тебя нет нужных документов. Очень многие эмигранты находятся в такой ситуации, и потому требуется время. Это займет не больше нескольких недель. А потом мы снова будем вместе.

– Где я буду жить? – Она поморщилась, отложив сумочку в сторону. – Комнаты оплачены только на месяц.

– Коля предложил тебе комнату в их парижской квартире. Они с Анаис бывают там редко, и тебе это жилище достанется в полное распоряжение. И слуги. Все, чего ты хочешь. Возможно, Коля и Анаис смогут привезти тебя в Нью-Йорк. Они собираются туда поехать в скором времени.

Эсме побледнела и прикусила нижнюю губу. Она вертела головой, как будто что-то потеряла.

– Тебе не нужно бояться, – мягко произнес я. – Ты скоро встретишься с Дугласом Фэрбенксом.