Я оценил ее юмор, но Роффи ее слова возмутили.
– Это, черт побери, не ваше дело! – Он приподнял шляпу и вышел, оттолкнув официанта, который принес нам завтрак.
Миссис Моган нахмурилась:
– Тебе следует ввести меня в курс дела. – Мы сели за стол. – И не бойся огласки. Ты знаешь, что я не стану на тебя стучать. У клана уже есть на тебя кое-что, и побольше, чем ты думаешь.
В итоге я изложил ей всю историю от начала до конца, объяснив, почему нельзя было ни в чем винить Роффи. Самое меньшее, что я мог сделать, – это дать ему немного денег. Миссис Моган сидела, не притрагиваясь к еде. Она качала головой и вздыхала, потом быстро поднялась, отбросила салфетку и сказала, что спустится в холл, чтобы позвонить. У меня все будет в порядке. Когда клан утверждает, что позаботится о своих друзьях, это означает, что все так и будет. Через десять минут миссис Моган вернулась. Радостно улыбаясь, она наклонилась и погладила меня по лицу.
– Если о тебе пойдут дурные слухи, будет плохо для всех. Я уже знаю, на что это похоже – пострадать от желтой прессы. Отмени выплату по чеку как можно скорее.
– Клан заплатит мистеру Роффи?
Она улыбкой подтвердила мое предположение. Вот оно – истинное великодушие!
Тем вечером, выходя на сцену, чтобы поведать полному залу о большевиках, кровопролитии и грядущей битве за Америку, я был уверен в своем будущем как никогда. После решения вопроса с моим долгом мистеру Роффи я сразу позабыл и о зловещем двойнике. Бродманн хотел завладеть моей душой с тех пор, как стал свидетелем моего унижения.
Американские окраины пробуждали во мне слишком много воспоминаний. Равнины казались родными степями, огромные леса – лесами средней полосы России. В Скалистых горах и горах Голубого хребта я мог избавиться от призраков Бродманна, Ермилова и Эсме. Эти массивные пики даровали мне неожиданное спокойствие всякий раз, когда мы, пересекая страну, миновали горы. В больших, современных, типично американских городах я избавлялся от прошлого, от терзаний, связанных с последними месяцами, проведенными в России. Они изнасиловали тебя. Они украли твою душу и твое сердце. Они забрали самое существо твое. Ровные кварталы Акрона, Питсбурга, Кливленда и Канзас-Сити укрывали меня, обещали анонимность. В Новом Орлеане и Сан-Франциско слишком многое было знакомо – отдельные дома, конструкции из кованого железа, кирпича и штукатурки напоминали мне о матери. Только дурак поддается страданиям. Для них нет оправдания, они не приносят выгоды, что бы ни говорили католики. Некоторое время я считал Чикаго самым красивым городом в Америке; массивные, изящные башни казались блестящими памятниками человеческому трудолюбию и оптимизму. Америка в 1922 году тревожно искала новых путей к будущему. Пусть ее энтузиазм иногда был чрезмерным, но он контрастировал с усталым цинизмом Европы, мрачным унижением России, хаотичным упадком Востока. Преодолевая провинциальное самодовольство, американский гражданин понимал свою силу. Возможно, в те дни он вполне естественно уклонялся от исполнения международных обязанностей. Я вспоминал историю Фальстафа, в которой Генрих сопротивлялся своей божественной роли и собрался с силами только в последний момент; он избавился от французской галантности, когда бросился вперед со своей «горсточкой счастливцев»[250]. Конечно, надо учесть, что ему не приходилось бороться с евреями.
Короткие юбки, вино, некоторые наркотики и многие другие вещи, вызывавшие отвращение у большинства моих слушателей, мне не казались явными признаками вырождения или неизбежного бунта. Люди, которые положили жизни на преследование проституток, бутлегеров и игроков, могли бы лучше послужить стране, если бы обрушились на воротил, эксплуатировавших граждан и управлявших обычными повседневными потребностями, занимались едой, одеждой, жильем и транспортом. Превращая удовольствия в преступления, пуритане передавали власть прямо в руки преступников. Пуританин кричит: «Это не должно существовать, поэтому оно не существует!» А богачам позволительно утверждать: «Это существует, потому что кто-то может получить от этого прибыль». Умеренность достигается не законом, а примером. Если поставки становятся редкими и ненадежными, товар приобретает более высокую стоимость на рынке. Это когда-то относилось к путешествиям, поездам, кораблям, самолетам, даже автомобилям. В Детройте, на вечеринке, устроенной майором Синклером для людей, занятых в авиабизнесе, я повстречал молодого Линдберга и подбросил ему идею беспосадочного перелета через Атлантику. Практически весь самолет нужно превратить в топливный бак, сказал я, нужно использовать все возможное пространство, даже крылья. Но он был одержим южноамериканскими маршрутами. Он так и не присоединился к клану, хотя позднее взял на себя мои обязанности и использовал свою репутацию для поддержки борьбы с чужаками. Многие инженеры, ученые, солдаты и летчики разделяли мои взгляды. Мы можем преодолеть социальные трудности, если обозначим их с предельной ясностью, недоступной философам и художникам. Только так мы в состоянии решить проблемы. Управление Америкой нужно было поручить Генри Форду и полковнику Линдбергу. И в результате сегодня мы увидели бы совсем другую страну.
На протяжении того года власть клана возрастала. Мои туры становились все более и более продуманными и масштабными. Когда я въезжал в город в открытом автомобиле, меня обычно сопровождали группы пеших поклонников, которые забрасывали мою голову и плечи лентами и конфетти. Перед началом речей выступали проповедники и пели хоры. Со мной фотографировались местные политики. Мое имя использовали в рекламных объявлениях и газетных заголовках. В то же время я никогда не позволял ни слушателям, ни самому себе забывать, что я прежде всего ученый, – не было ничего дурного в том, чтобы решать мои подлинные задачи именно таким образом. Я оценил американское искусство рекламной шумихи. Таким образом, по иронии судьбы я восторжествовал именно тогда, когда мои технические проекты временно потерпели неудачу. Трудно сказать, как я повлиял на социальные и научные представления будущих поколений. Идеями, которые я небрежно отбрасывал – атомные электростанции, телевидение и ракеты, – позже воспользовались другие. Известные журналы, такие как «Популярная механика», «Мир радио» и «Воздушные асы», хватались за мои пророчества, в то время как подражатели Верна и Уэллса переводили их на язык беллетристики. Между 1925‑м и 1940 годами порой издавались целые книги технических предсказаний, полностью заимствованных у меня! Тогда я не задумывался, как широко распространятся мои пророчества. Мне являлись поразительные видения, и я с готовностью делился ими со всем родом человеческим. Даже сегодня я не жалею о своем великодушии, но чувствую себя немного уязвленным, не получая заслуженного признания. Я был бы рад занять даже ничтожное место в истории. Возможно, приезд в Англию был ошибкой. Здесь всегда относились с подозрением к новому и странному. В последнее время, лежа в полуразрушенной гробнице, как всегда преисполненная самодовольства и самолюбования, Англия ведет себя так, будто ей есть чем гордиться, хотя Юнион Джек давно стал символом нарушенных обещаний и преданных идеалов. С мая по сентябрь приезжают туристы, они разглядывают гвардейцев, древние камни, королевские экипажи. Их обманывает британская иллюзия. Но в Ноттинг-Хилле и Брикстоне, в Миллуолле и Тоттенхэме рушатся здания, наклоняются и дрожат от самого легкого ветра непрочные башни, трескаются тротуары, переулки заполняют зловещие тени: вот на чем держится фасад империи. Мы – жертвы подлого обмана.
Англичане утратили гордость, позабыли о чести, отказались от самопознания. В богатой стране все это не обязательно показалось бы недостатком, в бедной – стало кошмарным бедствием.
Миссис Корнелиус, похоже, думала, что всегда повторяется одно и то же. Я говорил ей: это только кажется. Англия – раскрашенный труп; плоть гниет под коркой заблуждений. «Живи и дай жить другим, Иван», – говорила она. Но то, что некогда было благородной терпимостью, теперь стало просто низостью. Я мог бы их спасти. Когда мои летающие города украли, спасительная нить была перерезана. Способен ли я теперь не ненавидеть их? Jene Leute sind verarmt[251].
Наконец я посетил Лос-Анджелес. Друзья миссис Моган устроили для нас экскурсию по киностудиям. Я пожал руку Дугласу Фэрбенксу! Клара Боу поцеловала меня в щеку! Фэрбенкс воплощал все американские добродетели, хотя его настоящая фамилия была Ульман. У меня сохранилась фотография с автографом – он в костюме Робин Гуда. Я провел в Голливуде только одну ночь, потому что выступал с лекциями в Анахайме, но увиденное произвело впечатление. Все было изящным и культурным: идеальное сочетание богатства, вкуса, безопасности и приятной атмосферы. Я побеседовал с несколькими людьми и предложил новые техники киносъемки. Они сказали, что я опередил свое время. (После приезда в Англию я рассказывал о том, что помог становлению звукового кино. Я предложил свои услуги Корде, но, как обычно, натолкнулся на давно знакомую стену.) Я хотел вернуться в Лос-Анджелес и попросил, чтобы миссис Моган как можно скорее организовала там лекцию. Она сказала, что сделает все возможное, но в сфере развлечений у них серьезных интересов нет.
Мы решили не приезжать в Кланкрест на Рождество, так как миссис Моган больше не хотела встречаться с мистером Кларком. Он был одержим борьбой с так называемой «бандой Эванса». Эта группировка требовала, чтобы полковник Симмонс освободил Кларка от исполнения обязанностей и назначил на его место дантиста из Техаса. Я бы с удовольствием поддержал своего друга, если бы мог. Но миссис Моган сказала, что мое присутствие только усложнит и без того трудную ситуацию. Лучшее, что мы могли сделать, – держаться в стороне от внутренней политики и продолжать свою миссию во всем мире. Это показалось мне вполне разумным; в итоге мы прервали тур в Мичигане, остановившись в замечательном загородном отеле, который конфиденциально арендовал на праздники сенатор, друг миссис Моган. Он называл себя дядя Роско. Я так никогда и не узнал его настоящее имя, хотя полагаю, он был из Иллинойса.
Отель напоминал фантастическую Швейцарию, его окружали засыпанные снегом сосны и со всех сторон укрывали холмы. Мы провели истинное американское Рождество – именно таким оно и должно быть. Посреди танцевального зала стояло огромное дерево, увешанное мишурой и цветными блестками, яркими подарками и стеклянными безделушками. Наш сенатор, переодетый Санта-Клаусом, лично раздавал подарки своим гостям. Я объелся индейкой, мясным пирогом и другими прекрасными традиционными блюдами. Местные детишки в ангельских одеяниях пели гимны «О город Вифлеем» и «Тихая ночь». Мне не хватало лишь моей Эсме. Миссис Моган спела «Белые листья зимы покрывают землю», а я исполнил для гостей «Это старое железо». Молодые распутницы, нанятые сенатором, чтобы немного развлечь преимущественно мужскую аудиторию, тоже продемонстрировали во время праздника особые таланты. Мы с миссис Моган удалились в комнату с девочкой по имени Дженни. Но, конечно, сексуальное удовольствие и чувства – разные вещи.
После двух выступлений, в Сиу-Сити, Айова, и в Спрингфилде, Индиана, мы сели в поезд до Уилмингтона, Делавэр. Этот восхитительный город, основанный в семнадцатом столетии, был связан с именами величайших современных американских художников, таких, как Говард Пайл, реалистический талант которого как раз достиг расцвета. Мы стали гостями мистера и миссис Ван дер Клир, горнозаводчиков, и у них отпраздновали Новый год и мой день рождения (я настаивал, что он первого января) в традиционном американском свободном и в то же время формальном стиле. На следующий день, однако, наступило разочарование. В самом деле, это происшествие очень смутило всех участников и возродило многие страхи, о которых я как будто позабыл.
Мы только что закончили обед в красивой оранжерее под стеклянным куполом (сквозь стекло пробивались яркие лучи зимнего солнца), когда вошел дворецкий мистера Ван дер Клира. Он объявил, что кто-то желает видеть хозяина. Извинившись, наш друг вышел. Через пять минут дворецкий вернулся и попросил меня присоединиться к мистеру Ван дер Клиру и его гостю в библиотеке. Я вошел в уютную комнату и закрыл за собой дверь. Незнакомец был одет в дорогое твидовое пальто и самый обычный серый костюм. Он был невысок, бледен (такими бледными бывают только полицейские), с почти абсолютно лысой головой.
Из-за очков большие голубые глаза казались еще больше. Мужчина напоминал чекиста, однако показал мне значок, заявив, что он агент федерального министерства юстиции. Мистер Ван дер Клир сказал, что присоединится к своей жене и миссис Моган. Если мне потребуется какая-то помощь, я всегда могу пригласить его.
ebooksa