– Остановись, человек… твой путь завершен… здесь твой последний приют… Присядь, дай отдых натруженным ногам… Остановись…
Я испуганно вскрикиваю, начинаю оглядываться, машу руками. Белизна снегов режет глаза. Слезы замерзают на щеках.
– Чего ты? – Нефедов пытается поймать мой взгляд. – Э-э-э, парень! Стой! Да стой же ты! Ну-ка…
Его голос отрезвляет меня. Жуткий шепот в ушах стихает. Я дрожу, закрываю лицо ладонями. Профессор отрывает еще один лоскут от подкладки своего халата, завязывает мне глаза. Сквозь темную ткань видно плохо, но резь проходит. Я вспоминаю про снежную слепоту – бич полярников и альпинистов. Да, только этого не хватало.
– Так лучше? – с тревогой в голосе спрашивает Нефедов.
– Нормально.
– Идем. До темноты мы должны одолеть перевал.
Идти становится труднее, мы поднялись высоко и здесь ледник покрывают довольно глубокие снега. Теперь мы движемся намного медленнее – профессор сперва проверяет ногой снег впереди, потом делает шаг. Ни он, ни я, точно сговорившись, не оборачиваемся. А зачем? И так ясно, что люди Надир-шаха догоняют нас. Все может закончиться в любую минуту – выстрел, вспышка боли и темнота...
Шепот накатывает на меня вновь ближе к полудню. Те же призрачные голоса, те же слова:
– Остановись, человек… Присядь, дай отдых натруженным ногам… Остановись…
– Игнат! – окликаю я Нефедова. – У меня это… слуховые галлюцинации, короче.
– Это духи гор, – серьезно отвечает профессор. – Не слушай их. Думай о хорошем. Пой песни, только про себя. Не поддавайся!
Легко сказать. Как я могу думать о хорошем, если зловещие слова возникают прямо в голове?
– Твой путь завершен… завершен… завершен… Здесь твой последний приют… Остановись!
Потом приходят видения из прошлого. Сквозь повязку, закрывающую мне обзор, я вдруг ясно вижу майора Киверова. В пыльной хэбэшке с автоматом, он шагает рядом со мной и снег отчетливо хрустит под его сапогами.
– Не бойся, воин, прорвемся, – улыбается Киверов.
Жутко видеть эту вполне человеческую улыбку на мертвом лице – у майора снесено полголовы.
За Киверовым является тот самый блатнюк, которого я отоварил в поезде и который потом отделал меня в ресторане.
– Все, фраерок, приплыл ты, – косо ухмыляется он. – Сколь удавочке не виться, все одно затянется. Кранты тебе. Замочат вас, оленей, чертилы местные, на глушняк посадят.
– Сгинь! – говорю я уголовнику.